ВЕЛИКИЕ ФИЛОСОФы отрывки из сочинений

«Фалес был первым, которого называли мудрецом; он жил в то время, когда афинским архонтом был Дамасиас; в тоже время и других философов назвали мудрецами.

«После того, как он долго занимался государственными делами, он решился посвятить себя созерцанию природы. Некоторые полагают, что он не оставил никаких сочинений. Каллимах в своих стихах, утверждает, что он открыл Малую Медведицу. Он говорит, что Фалес открыл «созвездие Повозки, которое служит финикиянам руководителем при их странствиях». Другие приписывают ему два трактата: один о солнцестоянии, а другой о равноденствии. Некоторые, как например Евдем в его «Истории астрологии», говорят, что он первый открыл тайны этой науки, так как он первый предсказал затмение солнца.

«Поэт Херил и другие говорят, что он был первым, учившим о бессмертии души. Те, которые утверждают, что он первый имел представление о движении солнца, утверждают также, что он учил, что величина луны составляет семьсот двадцатую часть величины солнца.

«Этот философ признавал воду началом всего. Он утверждал, что вся вселенная оживлена».

(Диоген Лаэртский – перевод Лефевра)

2. Диоген Аполлонский ▲

«Он был великим физиком, знаменитым по-своему красноречию. Антисфен называет его учеником Анаксимена. Он был современником Анаксагора и Деметрий Фалерский в «Апологии Сократа» рассказывает, что он едва не погиб в Афинах от ненависти к нему жителей этого города.

«Он держался следующих мнений: воздух он признавал всеобщим элементом; он полагал, что существуют бесчисленные миры и бесконечное пустое пространство, что воздух, сгущаясь и разрежаясь, производит миры, что из ничего — ничего не создаётся. Он начинает своё произведение следующими словами: «Тот, кто хочет создать систему, должен, по моему мнению, предположить известный принцип и просто и серьёзно объяснить его» . . .

(Диоген Лаэртский – перевод Лефевра)

3. Гераклит ▲

«Гераклит родился в Эфесе и жил во время шестидесятой Олимпиады. Его идеи были возвышенны и решительны, как это можно видеть по одному из его сочинений, в котором он говорил, что мудрость даётся не знанием, так как в этом случае ею обладали бы Гесиод, Пифагор, Ксенофан и Гекатей. Единственная мудрость состоит в познании мысли, на основании которой всё управляется во вселенной. Он говорил при этом, что Гомера и Архилоха следует изгнать из учебных заведений.

«Основным правилом его было, что «следует тушить склонность к оскорблению с большим старанием, чем тушат пожар и что народ должен биться за свои законы, как за свои стены».

«Говорят, что когда сограждане Гераклита просили у него создать для них законы, он с презрением отвергал их требование, потому что дурная политика развратила народ. Придя раз к храму Дианы, он начал играть там с детьми. «Чему вы, безнравственные люди, удивляетесь? – спросил он собравшихся вокруг него сограждан – не лучше ли заниматься этим, чем делить с вами управление государством?». В конце концов он сделался таким человеконенавистником, что удалился в горы и питался там травами и корнями.

«Его сочинение имеет своим предметом природу; он в нём рассуждает о вселенной, о политике и теологии. По утверждению некоторых он положил своё сочинение в храм Дианы; оно написано намеренно непонятно, как затем, чтобы его не могли понять люди, которым оно не могло принести никакой пользы, так затем, чтобы не подвергнуться нападению толпы.

«Вообще говоря его мнения состояли в следующем: он полагал, что всё составлено из огня и всё разрешается в этом элементе, что всё делается судьбой и что всё создаётся и соединяется изменением противоположностей, что все части мира полны духов и демонов. Он говорил также о различных изменениях, замечающихся в движениях природы. Он полагал, что природа души столь глубока, что она не подлежит определению, какими бы путями мы не пытались узнать её. Он говорил, что догадка – это болезнь, а зрение обманчиво. Иногда он выражается столь ясно и понятно, что самые невежественные люди могут понять его и то, что он говорит, проникает в душу.

«По мнению этого философа огонь есть элемент и из различных его изменений происходит всё, смотря потому разряжен этот элемент или сгущён. На этом он останавливается и ничего не объясняет подробно. Он полагает, что всё делается противоположением одного к другому и сравнивает движение природы с движением реки. Он признаёт вселенную конечной и допускает существование только одного мира, который создаётся огнём и через известные периоды времени уничтожается этим же элементом; это происходит по велению судьбы. Действие противоположностей, производящее рождение, он называет войной и раздором, а то действие, которое производит сгорание мира, он называет миром и единением. Эти изменения он называет также движением сверху вниз и снизу вверх и такими движениями создаётся мир».

(Диоген Лаэртский – перевод Лефевра)

4. Мысли Гераклита ▲

«Существует только один объект мудрости, который хочет и однако не хочет быть названным – это имя Юпитера».

«Существует только одна мудрость – это познание мысли, которая одна управляет всем и вообще и в отдельности».

«Всеобщность явлений не есть дело ни бога, ни человека; она была и вечно будет огнём, живым, попеременно зажигающимся и угасающим»* (*Климент Александрийский).

«Всё превращается в огонь и огонь превращается во всё, как золото меняется на товары и товары меняются на золото»* (*Плутарх).

«Нельзя во второй раз окунуться в туже реку, потому что это будет другая, не прежняя вода; она рассеивается и снова собирается, она ищет и оставляет; она приближается и удаляется». . . «Мы погружаемся в эту реку и не погружаемся в неё; мы в ней и не в ней»¹

«Юпитер забавляется, создавая мир»²

«Огонь сначала превращается в воду, а из воды в землю»³

«Всё происходит из противоположностей, так что одно и тоже и хорошо и дурно,⁴ живо и мёртво; оно и бодрствует и спит; оно и молодо и старо»⁵

«Гармония мира проистекает из противоположных сил, как гармония лиры или лука»⁶

«Он не одобрял Гомера за то, что тот желал окончания всех раздоров между людьми и богами; потому что, если бы это случилось, всё погибло бы, так как гармония невозможна без существования верха и низа, острого и тупого; нет ничего живого без различия мужского и женского полов»⁷

«Соединяй всё и не всё, притягивающееся и отталкивающееся, согласующееся и несогласующееся; извлекай из общего частное и частное из общего»⁸

«Человеческий ум не имеет никаких познаний; знает только бог; человек, лишённый мудрости, учится у бога тому, чему может выучиться ребёнок от взрослого»⁹

«Знание принадлежит всем и те, которые хотят рассуждать разумно, должны заниматься тем, что составляет разумную собственность всех; они должны держаться за это, как за закон государства и даже ещё сильнее»¹⁰

«Наша жизнь не есть истинная жизнь и в нашей жизни и в смерти мы одновременно и живём и умираем»¹¹

«Люди суть смертные боги, а боги суть бессмертные люди, живущие нашей смертью и умирающие нашей жизнью»¹²

«Глаза и уши грубые свидетели людей с безобразной душой, преданной материи»¹³

¹) Гераклит – Alleg. hom

²) Прокл в Tim.

³) Аристотель – Top. VIII. Phys. I

⁴) Плутарх – Consol. Ad. Apoll.

⁵) Климент Алекс. – Storm. V.

⁶) Плутарх – de Is. Et Os.

⁷) Диоген, IX. Арист. Eth. Eud. VII.

⁸) Арист. De mundo.

⁹) Orig. C. Cel. VI.

¹⁰) Stob. Serm. III.

¹¹) Sext. Emp. Hyp. Pyrrh. III.

¹²) Clepm. Alex. Poedag. III.

¹³) Sext. Emp.adv. Math. VII.

«Не хорошо для человека, чтобы события согласовывались с его волей; болезнь делает здоровье приятным и добрым; таким же делает голод сытость, а работа отдых».

«Быть мудрым есть высшая добродетель; мудрость состоит в том, чтобы говорить истину и согласовывать с ней свои действия, вопрошая природу для того, чтобы узнать истину».

5. Анаксагор ▲

«Анаксагор родом из Клазомена, был учеником Анаксимена. Он был первым из философов, соединявшим дух с материей. Его сочинение начиналось следующими словами: «всё было бесформенной массой, когда появился дух и привёл всё в порядок». От этого он был прозван Духом.

«Он отличался не только благородством своего происхождения и богатством, но и величием души и предоставил всё своё имущество своим родным. Когда эти последние упрекали его в том, что он не заботится о своём имуществе, он ответил им: «ведь я передал вам все заботы об этом». В конце концов он оставил своих родных, чтобы посветить себя всецело созерцанию природы, не желая заниматься общественными делами. Когда кто-то упрекнул его, что он не заботится о своём отечестве, он указал на небо. «Я очень сильно интересуюсь своим отечеством» — сказал он.

«Он утверждал, что солнце есть огненная масса, по величине большая, чем весь Пелопоннес, что луна обитаема и что на ней есть горы и долины. Принципы вещей состоят из мелких, друг на друга похожих частей.

«Когда однажды его спросили: зачем он родился, он ответил: для того, чтобы созерцать солнце и луну.

«Когда ему сказали, что он изгнан афинянами, он ответил: совсем нет, они изгнаны мной. Когда некто огорчался, что ему придётся умереть на чужбине, он сказал ему: успокойся, путь в страну мёртвых везде одинаков.

«Клеон обвинил его в безбожии за то, что он признавал солнце огненной массой; но его ученик Перикл выступил на его защиту. Анаксагор был присужден к уплате штрафа в пять талантов и к изгнанию.

(Диоген Лаэртский – перевод Лефевра)

Всё было смешано и бесконечно по количеству и по маленькой величине и не видимо.

Разум бесконечен. Он независим. Будучи беспримесным, он существует один, сам по себе. Если бы он подлежал какой-нибудь примеси, он по необходимости был бы во всём, ибо всё есть во всём; при подобном смешении с элементами, он утратил бы свою власть над ними, обуславливаемую простотой его сущности.

Только один разум признаёт весь мир; ничто не уходит из-под его власти: ни то, что есть, ни то, что было, ни то, что будет¹

¹) Simplicius—in. phisic. Aristotetis. Sextus Empiricus—Adversus mathematicos IX.

«Невероятно, чтобы порядок и красота, существующие в мире или производящиеся в нём, имели причиной землю или какой-нибудь другой элемент; невозможно полагать, чтобы древние философы держались подобного мнения; кроме того, совсем неразумно приписывать случаю или судьбе такие замечательные следствия. Поэтому, когда кто-нибудь объявляет, что в природе, также как и в животных, есть разум, который и составляет причину всеобщего порядка, то этот человек кажется единственным разумно мыслящим по сравнению со своими предшественниками. Нам известно, что Анаксагор был именно таким человеком».

(Аристотель – «Метафизика»)

6. Демокрит ▲

«Демокрит, сын Гегезистрата, родился в Абдеры. Он был учеником Левкиппа и по утверждению некоторых слушал Анаксагора, хотя был моложе его на сорок лет, Деметрий и Антисфен рассказывают, что он посетил Египет и там изучал геометрию; потом был в Персии у халдейских философов и доходил до Чёрного моря. Некоторые утверждают, что он был и в Индии, где беседовал с гимнософистами и в Эфиопии.

«Деметрий рассказывает, что он прибыл в Афины, что из презрения к славе он не искал известности и что хотя он имел случай видеть Сократа, но не был знаком с ним. Я пришёл в Афины и ушёл оттуда неизвестным – говорил он.

«Ему же принадлежит изречение: слово есть тень дела».

«Деметрий рассказывает, что, окончив свои странствия и растратив всё своё состояние, он жил потом в бедности, так что его брату Дамасту пришлось кормить его. Так как некоторые из его предсказаний исполнились, то многие считали его вдохновенным и полагали, что ему следует воздавать божественные почести. Существовал в то время закон, воспрещающий погребение на родине тех, кто растратил своё состояние. Демокрит, по свидетельству Антисфена, узнав об этом и не желая, чтобы на него клеветали после его смерти, прочёл публично своё сочинение, озаглавленное: О великом мире, сочинение, превосходившее своими достоинствами все другие. Антисфен прибавляет, что оно стоило пятьсот талантов, что ему за него поставили медную статую и когда он умер, погребли его за общественный счёт. Он прожил больше ста лет.

(Диоген Лаэртский – пер. Лефевра)

Демокрит признавал принципами вселенной атомы и пустое пространство, отвергая всё остальное, как основанное только на догадках. Он полагал, что существуют бесчисленные миры, подлежащие порождению и разложению; что ничего не создаётся из ничего и что ничто не уничтожается; что атомы бесконечны по величине и по количеству: что они имеют круговращательное движение и от этого происходят огонь, вода, воздух и земля; что все эти вещества суть собрания атомов; что в силу их плотности они непроницаемы и неуничтожаемые; что солнце и луна образованны движениями этих масс, находящихся в круговращательном движении; что душа есть такое же составное тело; что всё производится круговым движением, которое есть принцип рождения и эту то причину именуют необходимостью; что цель наших действий есть спокойствие духа – не то спокойствие, которое некоторые смешивают со сладострастием, а то, при котором душа находится в состоянии совершенного покоя, так что постоянно удовлетворённая, она не волнуется ни страхом, ни суеверием или какой бы то ни было страстью.

(Диоген Лаэртский IX)

ГЛАВА ВТОРАЯ ▲

I. Идеалистическая школа Пифагора ▲

1. Пифагор ▲

Пифагор, Иониец, родился в Самосе в 584г. и основал в Кротоне философское, мистическое и политическое общество. Пифагорейцы приобрели большое влияние в Кротоне и в других греческих колониях Италии. Их общество было преследуемо и распалось, а сам Пифагор был убит при Метапонте в 504г.

Главными его учениками были Филолай и Архит Тарентский.

«Пифагор следующим образом делил человеческую жизнь: двадцать лет – детство, двадцать юношество, двадцать – зрелый возраст и столько же старость; эти возрасты соответствуют времени года: детство весне, юность лету, зрелость осени, а старость зиме. По «Тимею» Платона он был первым, учившим, что друзья должны иметь общую собственность и признававшим дружбу равенством имуществ и чувств. На основании этого учения его последователи отказались от личной собственности, работали сообща и составляли состояние, на которое все имели одинаковое право. В течении пяти лет обучения они были обязаны соблюдать абсолютное молчание и внимательно слушать старших. Только после такого искуса они допускались к самому учителю. Тогда их приводили в его дом и позволяли посещать его лекции.

«Аполлодор рассказывает, что Пифагор принёс жертву, найдя, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов.

«Он запрещал убивать животных, так как животные имеют одинаковые с людьми права, потому что одарены такой же душой. Это просто сказка, но верно то, что он рекомендовал воздержание от мясной пищи для того, чтобы люди приучались к умеренности, чтобы они довольствовались не приготовляемой пищей и чтобы пили только воду. Он тем более настаивал на таком режиме, что по его мнению, он поддерживал здоровье и изощрял дух».

(Диоген Лаэртский – пер. Лефевра)

2. Золотые стихи, приписываемые Пифагору* ▲

Чти бессмертных богов – это твой первый долг. Чти их, как повелевает закон.

Чти клятву. Чти также героев, достойных удивления и земных гениев; воздавай им должное поклонение.

Чти отца твоего и мать и близких твоих родичей.

Выбирай другом своим человека добродетельного. Не противься кротким его советам и следуй полезным его примерам.

Остерегайся ссорится с другом из-за пустяков.

Если можешь сделать добро, ты должен делать его; в этом деле возможность граничит с необходимостью.

Приучайся бороться с жадностью, со сном, с роскошью и с гневом.

Не делай ничего постыдного ни в присутствии других, ни втайне. Первым твоим законом должно быть уважение к себе самому.

Пусть всеми твоими действиями управляет справедливость, пусть она же сопутствует всем твоим словам.

Пусть разум руководит тобой даже в мелочах.

Счастье изменчиво; оно бежит от человека. Если тебе случиться испытать те несчастия, на которые судьба обрекает смертных, умей выносить их с терпением и не возмущайся против судьбы. Позволительно стараться исправить наши несчастия, но при этом будь уверен, что судьба никогда не посылает добродетельным смертным таких бед, которые превышали бы их силы.

Среди людей услышишь и добрые и худые речи. Не пугайся пустых слов; они не должны заставлять тебя отказываться от твоих благих намерений. Если на тебя нападают лживые люди, будь терпелив и с кротостью вынеси зло.

Заметь ещё следующее: пусть никто своими действиями или словами не заставит тебя сказать или сделать что-нибудь такое, что могло бы когда-нибудь навредить тебе.

Раньше, чем действовать, хорошенько подумай; остерегайся, чтобы из-за опрометчивости тебе не пришлось краснеть за свою глупость. Говорить и делать глупости удел глупца.

Не делай ничего, в чём бы тебе пришлось в последствии каяться.

Остерегайся браться за то, чего ты не умеешь и сначала учись тому, что ты должен делать. Таким образом ты будешь вести счастливую жизнь.

Не пренебрегай здоровьем, будь умерен в пище, питии и в упражнениях. Без умеренности ты не можешь обойтись, не вредя себе.

Нет ничего лучше меры, которую следует соблюдать во всём. Не предавайся сладкому сну до тех пор, пока троекратно не рассудишь о всех своих действиях, совершённых в течении дня. Спроси себя: какую ошибку я совершил, что я делал, какую обязанность я не исполнил? Начни разбор с первого из твоих действий и так разбери все свои действия. Упрекай себя в том, что ты сделал дурного и радуйся тому, что ты совершил хорошего.

Ты должен понять, как справедливо, что природа во всём подобна себе самой. Тогда ты не будешь питать тщетных надежд и ничто не будет для тебя скрытым.

Ты должен понять, что люди сами виноваты в своих несчастиях. Несчастные! Они не умеют видеть добро, которое пред их глазами, они закрывают слух свой перед истиной. Они не знают настоящих средств против их бедствий. Так судьба ослепляет разум людей. Подобно ломким цилиндрам они катятся то туда, то сюда, беспрестанно сталкиваясь друг с другом и разбиваясь.

Печальный раздор, родившийся вместе с ними, всегда сопровождает их и незаметно для них вредит им. Не следует бороться с ним, а уступать ему и избегать его.

Доверяй богам, смертный. Люди получили своё происхождение от самих богов; святая природа открывает им все самые сокровенные свои тайны. Если она удостоит открыть их тебе, тебе не трудно будет исполнить наши предписания. Ищи средств против выносимых тобой бедствий и твоя душа скоро получит снова здоровье.

Исследуй всё; пусть для тебя на первом месте будет разум; предоставь ему руководить тобой.

И тогда, когда ты оставишь своё смертное тело, ты улетишь в свободный воздух и сделаешься бессмертным и неизменяющимся богом и смерть не будет иметь власти над тобой.

(*Вероятно эти стихи написаны одним из учеников Пифагора).

(Пер. Лефевра).

3. Числа и гармония ▲

«Александр говорит, что он читал в пифагорейских комментариях, что единица есть начало всего, от неё произошла двойственность, которая бесконечна и подчинена единице, как её причине от единицы и двойственности происходят числа, из чисел точки, а из, точек линии; из линий происходят фигуры, из них тела, имеющие четыре элемента: огонь, воздух, воду и землю; изменение и превращение этих четырёх элементов во всех частях вселенной производит мир, который оживлён, разумен и сферичен; центр мира есть земля, имеющая такую же форму и везде обитаемую; существуют антиподы; солнце, луна и другие звёзды суть боги, так как они сообщают миру излишек своей теплоты, которая есть причина жизни; луна заимствует свой свет от солнца; люди родственны богам, потому что они участвуют в, мировой теплоте —потому то божество и заботится о нас; для всей вселенной существует предопределение; оно существует и для каждой из её частей в отдельности и оно есть принцип управления вселенной.

Пифагор, учил, что для человека нет ничего важнее расположения его души к добру или ко злу; добродетель, здоровье и вообще всякое благо, не исключая и самого бога, составляют гармонию, благодаря которой существует всё; дружба также есть гармоническое равенство».

(Диоген Лаэртский — перевод Лефевра)

4. Филолай ▲

«Филолай из Кротона был последователем Пифагора. Он умер, подозреваемый в стремлении к тирании.

«Филолай признавал, что всё совершается посредством гармонии и необходимости. Он первый учил о круговращательном движении земли, хотя некоторые и приписывают это учение Гикету Сирокузскому. Он написал книгу, купленную у его родственников за сорок мин Платоном, когда тот приезжал в Сицилию. Этой книгой Платон воспользовался для сочинения: Тимей.

(Диоген Лаэртский)

Во всём известном нам существует число. Без него невозможно ни мыслить о чём либо, ни познавать что-либо. Не только в жизни богов и демонов проявляется всемогущество числа, но и во всех действиях и во всех словах человека, во всех искусствах и в особенности в музыке. Число и гармония уничтожают заблуждение; ложь не согласуется с их природой. Заблуждение и зависть суть дети неопределённости, немыслящей и неразумной; никогда ложное не может проникнуть в число, оно вечный враг его. Только истина согласуется с природой числа и рождается вместе с ним.

Единое есть начало всего. Оно есть бог, всем повелевающий, всегда единый, всегда неподвижный, подобный только себе самому и отличный от всего остального.

(Филолай)

II. Идеалистическая Элеатская школа ▲

1. Парменид* ▲

Парменид (500г.) родился в Элее. По свидетельству Плутарха он дал столь прекрасные законы своим соотечественникам, что в начале каждого года они клялись всегда подчиняться им. Он написал эпическую поэму «О природе», в которой глубина мысли соединяется с суровой красотой формы. Богиня справедливости, олицетворяющая также и необходимость, открывает счастливому смертному как абсолютную истину, так и мнение; поэтому одна часть поэмы посвящена действительности, а другая видимости, одна метафизике, а другая физике.

2. О природе ▲

Борзые кони принесли меня туда, куда я стремился; они принесли меня на славный путь к божеству, посвятившему одарённого знаниями смертного во все тайны. Туда направлялся и я; туда мои борзые кони увлекали мою колесницу. Наш путь указывали нам девы, дочери солнца, оставившие жилище ночи для жилища дня и откинувшие свои покрывала. Раскалившиеся оси визжали, когда кони увеличивали скорость своего бега. В этих местах находятся врата путей дня и ночи . . . находятся среди эфира, они закрыты громадными дверями; ключи от них хранит суровая Справедливость. Девы кротко обратились к ней и убедили её не медля отдать им ключи от этих ворот и тотчас же открылись двери и в них девы направили колесницу коней.

Милостиво приняла меня богиня и взяв меня за руку, сказала мне:

О юноша, руководимый бессмертными, привезённый борзыми конями в жилище моё, радуйся! Потому что не роковая судьба привела тебя на этот путь, столь далёкий от обычного пути смертных, а высший закон и справедливость. Нужно, чтобы ты узнал всё: и неподкупные недра убеждающей истины и мнения смертных, в которых нет истинного убеждения, а заблуждение; ты узнаешь тогда, как проникнув всё сущее, ты должен судить о нём разумно.

(*О Ксенофане и главных местах его поэмы см. «Историю Философии»)

3. Об истине ▲

Я скажу тебе, внимательно слушай меня:

Нельзя познавать небытие, ибо оно невозможно: нельзя и выразить его словами – ибо мышление есть тоже, что и бытие.

Необходимо, чтобы слово и мысль были бытием, ибо бытие существует, а небытие есть ничто.

Пусть привычка не ведёт тебя по тому неясному пути, на который ведут ослеплённые глаза, ухо и пустые речи; разумом рассмотри предлагаемое мной тебе доказательство. Тебе возможно только одно – а именно, признание бытия. Многие признаки свидетельствуют тебе, что бытие не рождается и не погибает, что оно одинаково, неподвижно и бесконечно, что оно не имеет ни прошлого, ни будущего, потому что оно есть целое, без перерыва. Действительно, какое начало можешь ты приписывать ему? Из чего и как оно могло бы появиться? Нельзя ни сказать, ни подумать, что оно происходит от небытия, потому что небытие нельзя ни выразить, ни понять и какая же необходимость, действующая потом, могла бы заставить бытие породиться из небытия? Стало быть, надо признать абсолютно или бытие или небытие. И разум из бытия никогда не может породить ничего, кроме самого бытия. Вот почему судьба не ослабляет уз своих, так чтобы бытие могло появиться или погибнуть и поддерживает его неподвижным. Всё решение по этому вопросу заключается в следующих словах: бытие или небытие. Каким образом получило бы существование бытие? Как оно появилось бы? Если бы оно когда-нибудь появилось, это значило бы, что его нет; тоже самое, если бы оно должно быть когда-нибудь появиться. Поэтому уничтожаются и делаются недоступными его рождение или смерть.

Мышление тождественно с его объектом. Действительно, без бытия, на котором основывается мышление, это последнее не существует; ибо ничего нет и ничего не будет, кроме бытия, так как в силу необходимости бытие есть единственное и неизменное название целого, каковы бы ни были по этому поводу мнения смертных, признающих рождение и смерть действительными, признающих таковыми же бытие и небытие, движение и изменение цветов.

Бытие же обладает высшим совершенством и подобно совершенному шару, везде равному и одинаковому от центра до окружности; в бытие не может быть одной части более сильной или более слабой, чем другая.

(Парменид – «О природе»)*

*) О Зеноне и Эмпедокле см. «Историю Философии»

4. Эмпедокл ▲

Эмпедокл из Агридженто (444 г.) был знаком с учениями пифагорейцев, элеатов и ионийцев. Он был знаменит, как врач, как маг, жрец, философ и поэт. Смерть его покрыта тайной; его гробница осталась неизвестной; он или был изгнан или добровольно удалился из Пелопоннеса; может быть, он был жертвой извержения Этны, а может быть и сам бросился в пропасть. Из его сочинений сохранилась только поэма о «Природе»

***

Возвещаю тебе, что всё то переходит от множественности к единству, то от единства к множественности¹.

Если бы не было вражды, всё было бы единым. Стало быть, всё происходит от вражды, кроме бога.

Любовь есть соединяющее милосердие², убеждающая милость, смертельно ненавидящая невыносимую необходимость³.

Невозможно видеть любовь глазами

Или осязать её руками, что было бы

Наилучшим средством для убеждения людей.

Голова человека не служит украшением его членов;

Две руки его не вырастают из его плеч,

Не вырастают и ноги его . . .

Пребывает лишь священный, несказанный дух,

Пробегающий весь мир своими быстрыми мыслями⁴.

¹Эмпедокл «Fragm.» V. Aris. Met.;

²Климент Александрийский Strom. V.;

³Плутарх, IX;

⁴Аммоний – In Arist. De Interp.

III. Софисты ▲

1. Горгий ▲

Горгий, уроженец Леонтины в Сицилии, был другом философа Эмпедокла. Он родился около 500 г. до P. X. После смерти Перикла (в 427 г.) он прибыл в Афины в качеств посла от его родного города с просьбой о помощи против Сиракуз (Диод. Сиц. XII, LIII. Павз. VI, XVII). Он удивил тогда афинян своим красноречием. Чрез некоторое время он оставил свою родину, вернулся в Афины, путешествовал по Греции, долго жил в Фессалии и составил себе состояние своими речами и уроками, которые давал молодым людям (Платон—Hиpp. maj.). Наконец Он поселился в Афинах и умер ста пяти или даже ста девяти лет.

Он умел, говорит Платон, «придавать большое значение неважному и наоборот малое значение важному, умел придавать старому новый вид, a новому вид древнего, умел, наконец, об одном и том же говорить или определённо и кратко или бесконечно много» (Федр, LI). Он говорил о чём угодно и отвечал: на всякие вопросы. Самым высшим достоинством оратора он признавал уменье похвалой или осуждением то возвышать, то унижать одно и тоже (Циц.—Brut.). Его учение, изложенное в книге «Трактат о не-сущем, или О природе», резюмировалось в трёх положениях: ничто не существует, ничто не может быть познаваемо, и ничто не может быть предметом обучения.

2. Протагор ▲

Протагор родился в Абдеры и был учеником Демокрита. Он первый учил, что во всём можно быть и за, и против и первый ввёл в употребление этот метод. Одну из своих речей он начал следующими словами: «человек есть мера всех вещей, как существующих, так и несуществующих». Он утверждал, что всё есть истина. В другой речи он рассуждает следующим образом: «мне нечего сказать о богах. Что касается до того вопроса, существуют они или не существуют, то очень многие причины мешают нам знать это и между прочим неясность вопроса и кратковременность нашей жизни». Такое утверждение навлекло на него гнев афинян, изгнавших его из города, осудивших его сочинения на публичное сожжение и потребовавших, чтобы все имеющиеся копии этих сочинений представили их властям.

Он был также первым, потребовавшим у своих учеников сто мин в вознаграждение за обучение, введшим диспуты и искусство софизмов. Он родоначальник того лёгкого способа обсуждения, который в ходу и в настоящее время и который состоит в пренебрежении смыслом и в споре о словах. Потому то его и называли искусным спорщиком.

(Диоген Лаэртский – пер. Лефевра)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ ▲

Сократ и Сократики ▲

1. Сократ ▲

Сократ родился в Афинах в 470 г. Он был сыном Софроникса и Фенареты. В его жизни было мало событий; всю свою жизнь он провёл в философствовании. Сначала он также, как и его отец, был скульптором, потом благодаря советам и помощи богатого афинянина Критона он получил возможность всецело посвятить себя философии. В битве при Потидее он спас Алкивиада, а в битве при Делиуме — Ксенофонта. Избранный по жребию сената во время тирании тридцати, он один воспротивился несправедливому решению и навлёк на себя гнев софистов, на которых он нападал, жрецов, считавших безбожием культ божественного Провидения, так как этот культ мог внушить презрение к их ложным богам, и политиков, для которых существующая религия была учреждением необходимым для прочности государства. Комедия «Облака», написанная за 24 года до процесса Сократа, была выражением ненависти и недоверия, которое возбуждал Сократ в этих людях и дала этим чувствам новую силу. Против Сократа, часто подвергавшего своей критике афинскую демократию, были также и сами события, так как его сограждане страдали под игом тиранической аристократии; его упрекали в том, что Алкивиад и Критиас его ученики. Анит, влиятельный человек демократической партии, убедил некоего Мелита, мало известного поэта, Обвинить Сократа в безбожии. Осуждённый на смерть Сократ отказался бежать из тюрьмы и в семидесятилетнем возрасте выпил яд. «Гений» Сократа, никогда его не покидавший, или вернее сказать «божественный знак», всегда извещавший его, что он может совершить дурной поступок, был без сомнения, по его мнению ничто иное, как вездесущее Провидение и в том, что он видел в нём сверхъестественное явление, можно признать влияние мифологических идей. Известно, что физиономист Зопир приписывал Сократу самые порочные склонности и Сократ признал, что он действительно родился с дурными наклонностями, но победил их, упорно борясь с ними. Обвинения против его нравственности были несомненно клеветой; вся его жизнь и учение как его самого, так и ученика его Платона служит этому доказательством.

2. Ксенофонт ▲

Ксенофонт родился в 445 г. в Аттике. С 18 лет он пристал к Сократу и сделался его верным учеником. Через несколько лет Сократ в битве при Делиуме спас ему жизнь, унеся его на своих плечах раненого с поля битвы. Ксенофонт служил также в пелопоннесской войне, а по окончании её по совету своего друга Проксена поступил на службу к Киру. Он сопровождал этого последнего в поход против Артаксеркса. После поражения при Кунаксе и смерти всех греческих предводителей он оживил павший дух «десяти тысяч», был избран ими заместить одного из зарезанных военачальников и предводительствовал при знаменитом отступлении десяти тысяч, при котором греческая армия прошла в течении пятнадцати месяцев 460 мириаметров* (*мириаметр мера длины равная 10 км).

После десятилетнего отсутствия Ксенофонт возвратился в своё отечество. Сократ в то время уже был казнён. Ксенофонт был возмущён совершённой гнусностью и хотел рассеять предубеждение, существующее в народе против его учителя. Он написал «Апологию» и «Достопамятные беседы» и эти сочинения до значительной степени способствовали тому, что потомство могло составить ясное представление о Сократе. Но Ксенофонт недолго оставался в Афинах. Его дружба к спартанскому королю Агесилаю сделала его подозрительным; его обвинили в лаконизме т.е. в привязанности к Лакедемонии и изгнали в 394 году. Во время этого изгнания Ксенофонт, негодуя на афинскую демагогию, дошёл до того, что дрался против своего отечества также, как в последствии его дети.

После битвы при Коронее он удалился в Скиллунт, недалеко от Олимпийской равнины и там среди занятий охотой и рыбной ловлей написал большую часть своих сочинений. Рассказывают, что в ту минуту, когда ему сообщили, что один из его сыновей Грилл убит в битве при Мантинее, он приносил жертву. Он спросил, умер ли Грилл как честный солдат. Когда ему ответили утвердительно, он сказал: «Я знал, что мой сын смертен» и продолжил своё дело.

Когда ему было восемьдесят лет Афиняне, сознав свою несправедливость, по предложению оратора Эвбола уничтожили приговор об изгнании, но Ксенофонт не захотел возвратиться в Афины. Он умер в Скиллунте в очень преклонных летах.

Главнейшие сочинения Ксенофонта: «Достопамятные беседы», Апология Сократа», (подлинность которой, однако, оспаривается), два диалога: «Экономика» и «Пир», первый диалог о домашнем хозяйстве и земледелии, а второй – о различных вопросах морали; «Гиерон», параллель тирана и простого гражданина; исторические сочинения «Элленики», «Анабазис», «Киропедия» и несколько трактатов о верховой езде и охоте. За изящество и красоту слога Ксенофонта прозвали пчелой Аттики.

3. Разговор новобрачных ▲

Отношение мужчины и женщины ▲

«Когда она привыкла ко мне и когда наша близость позволила ей свободно разговаривать со мной, я задал ей такие вопросы: скажи мне, жена, начинаешь ли ты понимать, почему я тебя выбрал и почему твои родственники отдали тебя мне? Если бог даст нам детей, мы вместе подумаем о том, как нам воспитать их, потому что найти в них защитников и опору нашей старости будет общим для нас с тобой счастьем. Уже и теперь этот долг наш общий; я отдаю в общее имущество всё, что имею и ты отдала в общее имущество всё, что принесла мне. Незачем считаться, кто из нас больше вложил в общее имущество; нужно понять только то, что самый драгоценный вклад сделает тот из нас, кто будет лучше управлять общим имуществом.

«На эти слова, Сократ, жена мне отвечала: чем же я могу помочь тебе? На что я способна? Всё зависит от тебя; мать сказала мне, что моя обязанность — вести себя хорошо. Да, возразил я ей, мой отец тоже сказал мне это; но обязанность мужчины и женщины состоит в том, чтобы поступать таким образом, чтобы их хозяйство процветало и чтобы они всеми честными и справедливыми средствами приобретали новое имущество. Благо семьи и дома требует работы как в доме, так и вне его. Но бог создал природу женщины для домашних забот и трудов, а природу мужчины для заботы и трудов вне дома. Тело мужчины в состоянии выносить холод, жар, странствования и битвы, а с другой стороны, бог дал женщине склонность и миссию питать новорождённых, потому-то она должна смотреть за домом, тогда как мужчина должен защищать его.

«Мужчины и женщины нуждаются друг в друге, так как природа каждого из них несовершенна; их соединение полезно потому, что один возмещает другого. Поэтому нужно, чтобы мы, сознав те обязанности, к которым назначил нас бог, старались как можно лучше исполнить их.

«Есть одна обязанность, продолжал я, которая, может быть, тебе не понравится: если один из твоих рабов заболеет, ты должна ухаживать за ним и позаботится об его выздоровлении. Клянусь Юпитером! Сказала мне жена, эта обязанность мне очень нравится… Но всего отраднее будет, сказал я, когда ты, сделавшись совершеннее меня, сделаешь меня своим слугой, когда ты не будешь бояться, что в старости утратишь уважение своих домочадцев, а напротив будешь иметь уверенность, что старясь ты сделаешься для меня ещё лучшей подругой, для наших детей лучшей воспитательницей и для нашего дома более уважительной хозяйкой. Красота и доброта не зависят от юности, они увеличиваются в течении всей жизни благодаря добродетели».

(«Экономика»)

4. Достоинство труда ▲

Разговор Сократа и Аристарха ▲

Сократ однажды увидал Аристарха печальным. Мне кажется, сказал он ему, что вы огорчены; огорчение нужно делить со своими друзьями; может быть, нам удастся утешить вас.

– Я в большом затруднении, Сократ; со времени последних волнений, заставивших многих граждан искать убежища в Пирее, все мои сёстры, племянницы и двоюродные сёстры поселились у меня, так что теперь в моём доме четырнадцать человек; мы ничего не получаем с наших имений, которые находятся во власти врагов, и с наших домов, так как город оставлен жителями; никто не хочет покупать движимого имущества, а взаймы не дают. Гораздо легче, я думаю, найти денег на улице, чем занять. Очень печально, Сократ, видеть, как твоё семейство умирает от голода; при подобных условиях невозможно прокормить стольких людей.

Сократ, выслушав Аристарха, сказал ему: но как же Керамон, который кормит столько народа, удовлетворяет и свои и их потребности; он даже делает сбережения и богатеет, тогда как вы боитесь умереть от нужды, потому что вам приходится кормить нескольких человек? — Но он кормит рабов, а я свободных людей.

– Кого же вы больше уважаете – тех ли свободных личностей, которые находятся в вашем доме, или рабов Керамона?

– Конечно, свободных личностей. – Не постыдно ли, что Керамон живёт в достатке с людьми низкими, а вы в нищете с людьми гораздо более достойными уважения.

– Но ему приходится иметь дело с работниками, а мне с хорошо воспитанными родственниками.

– Так вы полагаете, что они потому только, что они ваши родственницы и свободные люди, не должны ничего делать, а только есть и спать? Кто из свободных людей кажется вам счастливее: те ли, которые живут в безделье, или те, которые занимаются полезными делами? Находите ли вы, что изнеженность и безделье способствуют изучению того, что нужно знать, запоминанию того, чему выучились, поддержанию здоровья, укреплению тела, добыванию и сохранению достатка, и что труд и прилежание ни на что не годны?

Учились ли ваши родственницы всему тому, что они, по вашим словам, знают, как вещам бесполезным для жизни и ни на что непригодным, или как вещам, которыми следует заниматься и из которых можно извлечь пользу? Кого следует назвать мудрыми: ленивцев или людей, занятых полезным делом? Кого следует назвать справедливыми: тех ли, которые работают, или тех, которые, сложив руки, размышляют о средствах существования? Теперь, я уверен, вы не любите своих родственниц, потому что чувствуете, что они вас разоряют; они тоже не любят вас, потому что видят, что вы ими тяготитесь. Можно опасаться, что в скором времени холодность превратится в ненависть и что уничтожится воспоминание о прежних благодеяниях. Если же они будут работать у вас на глазах, вы будите любить их, сознавая, что они вам полезны; они тоже будут любить вас, потому что поймут, что вы их любите. Вы будите с удовольствием вспоминать ваши взаимные услуги; это воспоминание увеличит признательность и вы сделаетесь лучшими друзьями и лучшими родственниками.

Если бы дело шло о постыдных действиях, следовало бы предпочесть смерть; но то, что делают ваши родственницы, приличествует их полу; а то, что умеют, исполняют хорошо, легко, скоро и с удовольствием. Не медлите же сделать им предложение, которое будет им полезно не менее, чем вам и несомненно, что они примут его с радостью.

– Действительно, Сократ, вы даёте мне превосходный совет; до сих пор я не смел занимать деньги, потому что знал, что израсходовав их, я не буду в состоянии их возвратить; теперь же я думаю, что могу занять, чтобы начать работу.

Деньги скоро нашлись и Аристарх купил шерсти; его родственницы работали целый день и по окончании труда ужинали. Печаль заменилась радостью, подозрительность – доверием. Они полюбили Аристарха, как своего покровителя, и он также полюбил их, так как они были ему полезны. Он пришёл к Сократу и весело рассказал ему о происшедшей перемене. Теперь, прибавил он, во всём доме ворчат только на меня одного, потому что только один я ем и ничего не делаю.

– А вы расскажите им басню о собаке. В те времена, когда животные разговаривали, овца сказала своему хозяину: я нахожу очень странным, что нам, которые дают вам шерсть, ягнят и молоко, вы даёте только ту траву, которую мы щиплем; а с вашей собакой, которая не приносит вам никакой выгоды, вы делитесь хлебом.

– Собака услыхала это.

– Разве это справедливо? – сказала она, — ведь я вас охраняю, и без меня вы были бы добычей воров или волков; если бы я не сторожила вас, то страх помешал бы вам даже пастись.

– Овцы были убеждены и нашли справедливым, что хозяин предпочитает им собаку.

– Скажите же вашим родственницам, что вы для них – эта собака басни, что вы их охраняете, что вы бодрствуете над ними и что благодаря вам они, охраняемые от всякой обиды, работают спокойно и в безопасности*.

(* «Достопамятные беседы», III. Эта замечательная глава доказывает, что Сократ понимал значение труда. Древние признавали труд рабским и низким. В наше время, напротив, труд признаётся благородным и свободным занятием. В этом отношении Сократ и Ксенофонт выше Платона и Аристотеля. Эти последние до значительной степени разделяли предрассудки своего времени относительно ремесленников и рабов. Впрочем, Платон рекомендует кротость в обращении с рабами)

5. Искусство ▲

Разговор Сократа и скульптора ▲

Однажды Сократ пришёл к скульптору Клитону и между ними начался разговор: «Я вижу, что вы удивительно хорошо изображаете атлета, борца, кулачного бойца и т. д., но как вы придаёте вашим статуям ту жизненность, которая чарует зрителей?

– Клитон колебался и замедлил ответом». Может быть, продолжал Сократ, вы делаете ваши статуи более оживлёнными, подражая живым образцам?

– В этом и весь мой секрет.

– Смотря по положению тела, некоторые части его поднимаются, а другие опускаются; когда одни из них напрягаются, другие ослабевают. – Неправда ли, что подражая этому, вы делаете произведения искусства похожими на действительность?

– Действительно так.

– И это то подражание движениям тела доставляет зрителям удовольствие?

– Должно быть.

– Стало быть, нужно выразить угрозу в глазах борющихся и радость во взгляде победителя?

– Конечно.

– Из этого следует, что скульптор выражает действия души в формах*.

*) «Достопамятные беседы III.»

6. Бытие бога и провидение ▲

Я расскажу вам о разговоре, который однажды имел Сократ с Аристодемом. Он знал, что Аристодем никогда не приносил жертвы богам, не обращается к оракулам и даже насмехается над людьми, соблюдающими эти религиозные обряды.

– Скажи, Аристодем, спросил он у него, существуют ли люди, талантам которых ты бы удивлялся?

– Разумеется.

– Назови их.

– Я удивляюсь особенно Гомеру в эпической поэзии, Меланиппиду¹ в дифирамбе, Софоклу в трагедии, Поликтету в искусстве ваяния² и Зевксису³ в живописи.

– Но каких ты артистов находишь более удивительными – тех ли, которые делают фигуры, лишённые мысли и движения, или тех, которые производят существа одушевлённые и одарённые способностью мыслить и действовать?

– Тех, которые создают одушевлённые существа, если только эти последние суть произведения разума, а не случая.

– Какие же произведения ты считаешь созданием разума, а не случая: те ли, назначение которых неизвестно, или те, польза которых очевидна?

– Рассудительно приписывать разуму те произведения, которые имеют целью пользу.

Не кажется ли тебе, что Тот, Кто создал людей, дал им органы, потому что они полезны: глаза, чтобы видеть видимые предметы, уши, чтобы слышать звуки? . . . Не чудо ли это провидения, что наши глаза, слабый орган, снабжены веками, которые, подобно дверям, открываются в случае надобности и закрываются во время сна, что веки снабжены ресницами, которые подобно ставням защищают глаза против ярости ветров, что над глазами в виде крыши выдаются брови для того, чтобы помешать падающему со лба поту попадать в глаза: что слух воспринимает все звуки, никогда не переполняясь?

Неужели ты думаешь, что у тебя есть разум, а вне тебя его нет? Подумай, что твоё тело есть только малая часть громадной земли, что оно содержит только одну из бесчисленных капель громадной массы воды, только одну небольшую часть элементов. Полагаешь ли ты, что имел счастье захватить весь разум, которого нет больше нигде? Думаешь ли ты, что эти великолепные, столь хорошо устроенные объекты суть произведения слепого случая?

– Да, потому что я не вижу творцов, тогда как я знаю людей, сделавших всё то, что сделано на земле.

– Но ты не видишь и своей души, господствующей над твоим телом; на основании своего рассуждения ты должен утверждать, что ты всё делаешь случайно и ничего не делаешь при посредстве разума.

Знай же мой друг, что твой дух, поскольку он соединён с твоим телом, управляет им; поэтому нужно думать, что мудрость, пребывающая во всём существующем, управляет великим миром по своей воле.

– Как! Ты можешь видеть за несколько стадий, а глаз бога не может охватить всё?! Твой ум может одновременно заниматься всем случившимся в Афинах, в Египте и в Сицилии, а дух божий не может одновременно думать обо всём?!

Служа людям, ты узнаёшь, способны ли они к признательности; делая услуги ты узнаёшь, расположены ли они в свою очередь обязать тебя; давая им советы, ты узнаёшь, благоразумны ли они. Чти же богов, – и тогда ты узнаешь, захотят ли они просветить тебя относительно того, что они скрыли от нашего слабого разума; тогда ты узнаешь, что величие Высшего существа таково, что оно видит всё, слышит, всё, что оно везде, что оно одновременно заботится о своих всех частях вселенной*.

*( Достопамятные беседы I

(¹Меланиппид Древний, родился в Мелосе, а жил около 500г. Он был известен, как автор дифирамбов и как музыкант; ²Знаменитый скульптор; ³Родился в Гераклее и был соперником Паррасия).

7. Провидение и оптимизм ▲

Высший Бог, управляющий этой вселенной, тот, в котором соединяются все блага и вся красота, тот, который для нашей пользы сохраняет вселенную в вечной энергии и в вечной юности тот, кто принуждает её повиноваться своим велениям безошибочно и быстрее мысли — этот бог занят великими делами, но мы не видим его управляющим миром. Подумайте, что солнце, по-видимому, открытое всем взглядам, не позволяет глядеть на себя; тот, кто устремит на него свой смелый взгляд — теряет зрение… Если что-либо в нашей слабой природе приближает нас к богам, — то это, несомненно, наша душа; очевидно, что она царствует в нас и тем не менее она невидима. Подумайте и не презирайте невидимые сущности; познавайте их могущество по их действиям и чтите божество*.

*) Достопамятные беседы IV

8. Неписанные законы ▲

«Знаете ли вы, Гиппиас, что такое неписанные законы?

— Несомненно, это те законы, которые господствуют во всех странах.

— Полагаете ли вы, что их создали люди?

— Как я могу полагать это, когда люди не могли собраться в одном месте, a кроме того, все они говорят разными языками?

— Кто же, вы думаете, создал эти законы?

— Их предписали людям боги, — и первый из, этих законов, признаваемый всем миром, повелевает чтить богов».

9. Тождество добродетели и знания ▲

«Существуют ли такие люди, которые знают, что надо делать и полагают, что могут этого не делать?

– Не думаю.

– Знаете ли вы таких людей, которые делали бы не то, что они, по их мнению, должны делать?

– Нет, таких людей я не знаю.

– Таким образом, когда знают законы, управляющие проведением относительно других, соблюдают справедливость – не правда ли?

– Несомненно.

– А когда человек соблюдает справедливость, он справедлив – не правда ли?

– Может ли быть иначе?

– Стало быть, мы можем назвать человека справедливым, когда он знает законы, которые должны управлять его поведением относительно других людей?

– Мне кажется, что именно так можно определить справедливого человека¹».

(¹ таким образом, по мнению Сократа, все добродетели приводятся к знанию и человек делает зло потому, что не знает добра. В таком положении много верного, но Сократ доводил его до отрицания свободной воли).

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ ▲

Платон ▲

Платон родился на острове Эгине в 430 г. до Р.Х. Отец его Аристон происходил от Кадма, а мать Периктиона от брата Солона. Настоящее его имя было Аристокл. В молодости он занимался искусствами и поэзией и даже писал трагедии, которые, однако, сжёг после того, как послушал Сократа. Первым его учителем был Кратил, ученик Гераклита, но он очень рано пристал к Сократу и в течении восьми лет был его учеником. После смерти Сократа он сперва отправился в Мегару и оттуда в Италию, где он посетил самых знаменитых из пифагорейцев, потом в Кирену, где изучал геометрию у Теодора и наконец в Египет, где изучал астрономию. Он был три раза в Сицилии, где вошёл в дружественные отношения с Дионом и тщетно пытался проповедовать справедливость обоим Дионисиям. Рассказывают, что на возвратном пути в первое из этих путешествий, благодаря мщению Дионисия Старшего, он был продан как раб и был выкуплен киренайским философом Анникеридом. Многие государства просили для них составить законы. Он был очень дружен с королём Македонским Архелаем, но принимать участие в управлении своего отечества он отказывался или в силу негодования на смерть Сократа, или в силу того, что он отчаивался в спасении Афин. Умер он в 347 г. до Р.Х.

I. Портрет Сократа ▲

Алкивиад. Для того чтобы восхвалить Сократа, друзья мои, я буду пользоваться сравнениями; Сократ, может быть, подумает, что я хочу посмеяться над ним, но мои сравнения будут иметь целью истину, а не насмешку.

Я скажу прежде всего, что Сократ похож на силенов, выставляемых в мастерских скульпторов и изображаемых обыкновенно с флейтой или свирелью в руке; если вы отделите друг от друга две половины, из которых состоят эти статуи, вы найдёте внутри их изображение какого-нибудь бога. Сократ в особенности похож на Сатира Марсия. Что касается до внешности, то ты, Сократ, не будешь оспаривать сходства; а что касается до всего остального, то послушай, что я тебе скажу: разве ты не бесстыдный насмешник? Если ты это будешь отрицать, я выставлю свидетелей. Разве ты не артист и притом гораздо более замечательный, чем Марсий? Он чаровал людей прелестью звуков, извлекаемых им из своих инструментов, и мелодии этого сатира чаруют ещё и теперь всех. Кто бы не исполнял эти мелодии, искусный ли артист, или плохая флейта, они и теперь обладают способностью заставлять нас забывать самих себя и возбуждать в нас вдохновение, напоминая о богах. Единственное различие, существующее в этом отношении между Марсием и тобой, Сократ, состоит в том, что ты делаешь тоже без помощи инструмента, простыми речами. Если говорит другой, хотя бы он был самым искусным оратором, он не производит на нас, так сказать, никакого впечатления; но, когда ты говоришь сам, или кто-нибудь другой, хотя бы и малоопытный в ораторском искусстве, повторяет твои речи, все слушатели: мужчины, женщины, юноши восхищаются и увлекаются. Что касается до меня, друзья мои, то если бы я не боялся показаться вам совершенно пьяным, я клятвой засвидетельствовал бы о необыкновенном действии, которое производили и производят на меня его речи. Когда я слушаю его, сердце у меня бьётся также сильно, как у танцоров; его слова вызывают у меня слёзы и я вижу, что большинство слушателей испытывают тоже волнение. Слушая Перикла и других наших великих ораторов, я нахожу их красноречивыми, но они не заставляют меня испытывать ничего подобного. Душа моя не взволнована, она не негодует против себя самой за её рабство. Но когда я слушаю этого Марсия, жизнь, которую я виду, часто казалась мне невыносимой. Ты не будешь, оспаривать, Сократ, истину моих слов и я чувствую, что если бы я стал слушать теперь твои речи, я не мог бы сопротивляться им и они бы произвели на меня тоже самое впечатление. Этот человек заставляет меня сознаться, что я пренебрегаю своими собственными делами для того, чтобы заниматься делами Афинян, хотя мне самому недостаёт очень много. Поэтому я вынужден удаляться от него, как от сирены, затыкая себе уши. Если бы я не делал этого, я остался бы с ним до конца дней моих. Этот человек возбуждает во мне чувство, к которому меня никто не счёл бы способным, – а именно чувство стыда: да, только Сократ заставляет меня краснеть, потому что я сознаю, что не могу возражать на его советы и, однако, оставить его, я не чувствую в себе силы отказаться от народной милости. Поэтому я убегаю от него и убегаю как раб.

Но когда я снова вижу его, я краснею, так как мои слова противоречат моему поведению; часто мне кажется, что я хотел бы, что бы его и на свете не было; но я знаю, что если бы это случилось, я был бы ещё несчастнее – так что я не знаю, как мне быть с этим человеком.

Таково впечатление, производимое на меня и на многих других флейтой этого сатира.

Ни в древности, ни в наше время нет никого, похожего на этого человека ни по его речам, ни по его оригинальности. Его самого и его речи приходится сравнивать, как я это и сделал, не с людьми, а с силенами и сатирами. Я забыл сказать, что его речи также похожи на вышеупомянутых открывающихся силенов, как и он сам. Действительно, несмотря на всё желание слушать Сократа, то, что он говорит, кажется сначала просто грубостью. Выражения, в которые он одевает свою мысль, грубы, как кожа бесстыдного сатира. Он говорит только о побитых ослах, о кузнецах, плотниках, кожевниках и, по-видимому, повторяет всегда одно и тоже в одинаковых выражениях – так что всякий невежда и дурак могут смеяться над ним. Но если вы откроете его речи, если вы исследуете их сущность, вы найдёте сначала, что они полны смысла, потом вы найдёте, что они божественны, что в них заключаются благороднейшие образы добродетели, что, одним словом, в них всё, что должен иметь ввиду всякий, кто хочет сделаться честным человеком. За это, друзья мои, я и восхваляю Сократа.

(Платон – «Пир» пер. Швальбе)

II. Сократ и Федр на берегах Илисоса. — Появление муз. — Легенда о музыкантах, превратившихся в цикад ▲

Сократ. Пойдём в эту сторону по течению Илисоса и остановимся где-нибудь в таком месте, где нам никто не помешает.

Федр. Хорошо, что я не надел обуви, а ты её никогда не носишь. Нам будет удобно войти в реку и вымыть себе ноги; это будет довольно приятно, особенно в такое время и в этот час дня.

Сократ. Пойдём же и примечай местечко, где бы мы могли сесть.

Федр. Видишь ты высокий платан?

Сократ. Вижу.

Федр. Там тень, свежий воздух и трава, где мы можем сесть или, если хочешь лечь.

Сократ. Хорошо, пойдём. Ты к этому дереву ведёшь меня?

Федр. Да, к нему.

Сократ. Клянусь Юноной, прекрасное местечко для отдыха. Какой большой и высокий платан! А это дерево, как оно ветвисто и какая великолепная тень! Оно, кажется, покрыто цветами как бы нарочно затем, чтобы наполнить эту местность благоуханием. Под платаном протекает прелестный источник и наши ноги свидетельствуют о свежести его вод. Судя по этим изображениям и статуям, можно полагать, что эта местность посвящена нимфам и реке Ахелою. Как тих и приятен здесь воздух, даже в пении цикад есть нечто мелодичное, возвещающее о наступлении лета. Но в особенности мне нравится густая трава, так как она позволяет нам положить головы, если мы уляжемся на этот холмик. Действительно, мой дорогой Федр, ты не мог привести меня в лучшее место.

Федр. Странный ты человек, Сократ; слушая тебя можно подумать, что ты чужестранец, а не обитатель этой страны. По-видимому, ты никогда не переходил границы и даже не выходил за город.

Сократ. Видишь ли, мой милый Федр, мне надо было учиться; среди полей и деревьев я не мог найти поучения, а в городе среди людей я нахожу его. Но, кажется, ты нашёл средство заставить меня путешествовать. Как можно повести куда угодно голодное животное, показывая ему связку травы или кусок хлеба, так ты можешь заставить меня обойти всю Аттику, читая мне речи из твоей книги. Теперь, так как мы уже пришли сюда, я намерен развалиться на траве, а ты прими такое положение, какое тебе кажется удобнейшим для чтения.

Время, мне кажется, у нас есть. Мне кажется, что при этой удушливой жаре цикады поют над нашими головами и разговаривают между собой, наблюдая за нами. Если они увидят нас не разговаривающими, а спящими в полдень, как спят люди низших классов и соблазнёнными по лености нашего ума их сладостным пением, они будут смеяться над нами и подумают, что мы рабы, пришедшие сюда отдыхать, как овцы, засыпающие в полдень у источника. А если они увидят нас разговаривающими и проходящими мимо них, как мимо сирен, не обращая на них внимания, они будут удивлены и, может быть, сообщат нам тот дар, который они получили от богов и который они могут передавать людям.

Федр. Какой же это дар, я об нём никогда не слыхал?

Сократ. Друг муз должен знать об этом. Рассказывают, что цикады были людьми до появления муз. При появлении муз и пения, некоторые из людей настолько увлекались наслаждением пения, что забывали есть и пить и умирали, не замечая этого. Из этих то людей родились цикады; они получили от муз способность не нуждаться ни в какой пище и петь, не принимая ни пищи, ни питья, пока они не умрут; тогда они докладывают музам, кто из смертных чтит их, и именно какую из них он чтит. Так они сообщают Терпсихоре о людях, чтущих её в хорах и эти люди делаются ей ещё более дорогими; они сообщают Эрато о людях, чтущих её в эротической поэзии и другим музам сообщают они о людях, воздающих им почёт; старшей из них Каллиопе и младшей Урании они сообщают имена людей, посвящающих себя философии и искусствам: они управляют небесными движениями, речами богов и людей, они делают голос природы столь мелодичным. Вот почему в полдень надо разговаривать, а не спать.

(Платон – «Федр»)

III. Сократ рассказывает о своих занятиях в юности и высказывает своё мнение об Анаксагоре. – Идея о благе и конечные причины ▲

Трудно поверить, какое желание охватывало меня во время моей юности изучить ту науку, которую называют физикой; мне казалось удивительно прекрасным знать причины каждого явления, знать то, что заставляет его появляться, исчезать, существовать. Сколько раз я мучался, думая о том, из холода или из тепла, как полагают некоторые, рождаются одушевлённые существа, и о том, что заставляет нас мыслить: кровь, воздух, или огонь. . . В конце концов после всех этих исследований я оставался столь же невежественным, как и раньше.

Наконец, услыхав однажды, что некто прочитал в книге, написанной по его словам Анаксагором, что разум есть устроитель и начало всего, я пришёл в восторг; мне казалось довольно естественным, что разум был причиной всего и я сказал себе, что если это так, то разум устроил и расположил всё в наивозможно лучшем порядке¹. Стало быть, думал я, если кто хочет найти причину каждого явления, как оно появляется, исчезает или существует, то ему следует искать, каким образом бытие, действие, или какое-либо видоизменение будут наилучшими. . . Эти мысли возбудили во мне великую радость, и я полагал, что нашёл в Анаксагоре учителя, который объяснит мне то, что я хотел, т.е. причину всего, что он, сообщив мне, что земля плоская или круглая, объяснит мне причину и необходимость её формы и докажет мне, что эта форма наилучшая для земли.

Полный увлечения, я достал его книги и прочитал их на сколько мог скоро для того, чтобы узнать, что есть лучшее и что есть худшее. Но очень скоро, друзья мои, я был разочарован, ибо, читая эти книги я увидал человека, не пользующегося разумом и выдающего за причину порядка вселенной воздух, эфир, воду и многие другие столь же нелепые вещи.

Он мне казался подобным человеку, который сказав: разум есть принцип всех действий Сократа, потом, желая объяснить каждое из этих действий, говорит, что сегодня, например, я сижу на постели потому, что моё тело состоит из костей и из мускулов, что так как мускулы могут напрягаться и ослабевать, то я могу согнуть свои ноги так-то и что это и есть причина, по которой я сижу здесь. Он кажется мне также подобен человеку, который признаёт причиной нашего разговора голос, слух и тысячу подобных вещей и который не упомянет об истинной причине, то есть о том, что Афиняне нашли за благо осудить меня, а я также нашёл за благо сидеть здесь и спокойно ждать наказания, к которому они меня приговорили. Клянусь вам, что учение о благе давно уже увлекало бы эти мускулы и эти кости в Мегару или в Беотию, если бы я не полагал, что гораздо справедливее и прекраснее подчиниться наказанию, на которое осудило меня отечество, чем убежать подобно рабу. Но называть причинами вышеупомянутые вещи – это слишком нелепо.

Если скажут, что если бы у меня не было костей и мускулов и других подобных вещей, то я не мог бы делать того, что я считаю справедливым, то это будет правда; но было бы чересчур плохим объяснением утверждать, что причина того, что я делаю, есть кости и мускулы, а не любовь к благу: это значит не уметь различать причину от того, без чего причина никогда не была бы причиной; большинство людей, идущих ощупью, как в потёмках, называют причиной только то, что служит средством. Вот почему один окружает землю вихрем, производимым небом и признаёт её неподвижной и находящейся в центре вселенной², другой считает её большим конусом, основанием которого служит воздух³, – однако они не ищут той силы, которая устроила всё это к лучшему. Они не верят, что существует какая-нибудь божественная сила и воображают, что они открыли Атлас, более сильный, более бессмертный и более способный поддерживать вселенную, чем эта божественная сила. Они не признают принципа блага, необходимого для соединения и поддержки всего сущего.

(Платон – «Федон»)

(¹Таким образом Сократ подчиняет разум благу, так как разум должен судить всё, имея ввиду благо. Анаксагор останавливался на понятии о разуме, как двигателе; Сократ восходит до понятия о разуме, как устроителе, и до ещё более высокой идеи благе; ²Эипедокл; ³Анаксимен)

IV. Майевтика – Сократ сравнивает свою профессию с профессией своей матери ▲

Меня часто и сильно упрекали в том, что я расспрашиваю других и никогда не даю ответов сам, потому что я не учёный – этот упрёк основателен. Вот почему я поступаю так: бог повелел мне помогать разрешению других от бремени и не позволил мне самому порождать. Сам я не учёный и дух мой не порождает никакого потомства, не делает ни одного мудрого открытия; но люди, посещающие меня, даже тогда, когда они кажутся с первого взгляда невежественными, в конце концов после того, как они посещают меня некоторое время, делают с божей помощью удивительные успехи, замечаемые ими самими и другими. Очевидно, что они ничему не учатся у меня и что находят и сохраняют различные и замечательные познания сами по себе.

Я помогаю им с божьей помощью разрешиться от бремени. Посещающие меня находятся в таком же положении, как женщины, страдающие родами; также как и эти последние, они страдают и проводят дни и ночи в мучениях. Моё искусство состоит в том, что я умею и возбудить и успокоить эти страдания.

(Платон – Теэтет)

V. Воспоминание ▲

Так как душа бессмертна и возрождается несколько раз, а поэтому видела всё, что происходит как здесь, в этом мире, так и в другом, то нет ничего, чего бы она не знала раньше. Потому то неудивительно, что она в состоянии вспомнить о добродетели и о всём другом, что она раньше знала. Так как в природе всё связано друг с другом и так как душа всё знала, то ничто не может помешать нам, припоминая одно, вспомнить одновременно и всё остальное, лишь бы только мы не падали духом и не переставали искать. Действительно, воспоминание состоит в том, что люди называют изысканием и обучением.

Призови одного из рабов, служащих тебе и я на этом примере покажу тебе всё, что ты желаешь.

Менон. Охотно. Подойди сюда.

Сократ. Грек ли он и говорит ли он по-гречески?

Менон. Да, он родился в нашем доме.

Сократ. Примечай же, будет ли он вспоминать или узнавать от меня.

Менон. Хорошо, я обращу внимание.

Сократ. Скажи мне, сын мой, знаешь ли ты, что такое квадратное пространство?

Раб. Знаю.

Сократ. Квадратное пространство – это то, которое ограничивается четырьмя равными линиями, не правда ли?

Раб. Конечно.

Сократ. Не будут ли также равны линии, проведённые посреди квадрата?

Раб. Да.

Сократ. Не может ли подобное пространство быть большим или меньшим?

Раб. Несомненно, может.

Сократ. Если эта сторона будет два фута, и другая также два фута, то сколько футов будет в целом. Сообрази это следующим образом: если бы эта сторона была два фута, а другая только фут, то всё пространство было бы единожды два фута, — не правда ли?

Раб. Да.

Сократ. Но так как эта сторона тоже два фута, то не составит ли это дважды два?

Раб. Да.

Сократ. Стало быть, пространство будет дважды два фута?

Раб. Действительно так.

Сократ. Сколько же составит дважды два фута? Сочти и скажи мне.

Раб. Четыре, Сократ.

Сократ. Ты видишь, Менон, что ничему не учил его, а только спрашивал.

(Платон – «Менон»)

VI. Не следует воздавать несправедливостью за несправедливость. Сократ отказывается бежать с Критоном ▲

Сократ. Ведь ни в каком случае не следует совершать несправедливости?

Критон. Без сомнения, нет.

Сократ. Стало быть, не следует быть несправедливым даже к тем, которые были несправедливы к нам, так как не следует быть несправедливым никогда?

Критон. По-видимому, так.

Сократ. Позволительно ли, Критон, делать зло кому-нибудь или нет?

Критон. Никоем образом.

Сократ. Справедливо ли как полагают люди, воздавать злом за зло или несправедливо?

Критон. Несправедливо.

Сократ. Стало быть, нет никакого различия делать ли зло или быть несправедливым?

Критон. Да, это верно.

Сократ. Стало быть, не следует воздавать несправедливостью за справедливость и не следует делать никому зла, какую бы несправедливость нам не сделали.

Во время нашего бегства отсюда, – или называй, как угодно, наш уход, — если бы законы и отечество явились перед нами и спросили нас: что ты хочешь делать, Сократ? Не имеет ли ввиду то, что ты хочешь сделать, ниспровергнуть и нас, и всё государство, поскольку это зависит от тебя? Неужели ты считаешь возможным, чтобы государство продолжало существовать и не было ниспровергнутым, если его решения не будут иметь силы и частные лица будут попирать их ногами? Можешь ли ты жаловаться на отечество и на нас и поэтому предпринимаешь такое дело? Прежде всего, не нам ли ты обязан жизнью? Не благодаря ли нам твой отец женился на твоей матери и породил тебя? ¹ Скажи, можешь ли ты что-либо изменить в законах относительно брака, или в законах относительно воспитания, на основании которых воспитали и тебя самого? Не на основании ли законов твоему отцу повелено было обучать тебя упражнениям духа и упражнениям тела? Так как ты обязан нам своим существованием и своим воспитанием, то можешь ли ты отрицать, что ты и твои предки – наши дети и наши слуги? А если это так, то полагаешь ли ты, что имеешь такие же права, как и мы, и что тебе позволительно воздавать нам за те страдания, которые мы можем причинить тебе? Если бы ты был зависим от отца или от господина, ты не имел бы прав, равных с их правами, ты не мог бы воздавать им оскорблениями за оскорбления, ударами за удары и тому подобное, как же ты можешь иметь такое право по отношению к законам и к отечеству? Мы признали справедливым казнить тебя и поэтому ты хочешь ниспровергнуть нас, насколько это от тебя зависит. И ты смеешь утверждать, что действуя таким образом, ты действуешь хорошо – ты, посвятивший свою жизнь добродетели; неужели твоя мудрость такова, что тебе неизвестно, что отечество в глазах богов и всех разумных людей более драгоценно, более почтенно и более священно, чем мать, отец и все предки, что к раздражённому отечеству следует иметь большее уважение и большую покорность, чем к отцу, что нужно или убедить его или повиноваться его приказаниям и безропотно терпеть всё, что оно не прикажет – велит ли оно сечь нас или заковать в цепи, или посылает нас на войну, где мы можем быть ранены или убиты, что наш долг повиноваться ему, что нам не позволительно ни отступать, ни оставлять своего поста, что в битве, в суде и везде следует повиноваться велениям отечества или заставить его отказаться от этих велений путём убеждения, и что, наконец, если делать насилие над отцом и матерью есть безбожие, то ещё большее безбожие делать насилие над своим отечеством. Что ответим мы им на это, Критон? Не должны ли мы будем признать, что законы говорят правду?

Критон. Мне кажется, что так.

(¹В Афинах существовал закон, повелевающий всякому гражданину жениться, что бы дать республике детей)

(Платон – «Критон»)

VII. Последние минуты Сократа ▲

Сократ. Тот, кто в течении всей своей жизни отказывался от удовольствий и украшений тела, как от вещей посторонних и могущих повести ко злу, тот, кто стремясь к наслаждениям знания, украшал свою душу только свойственными ей украшениями: умеренностью, справедливостью, силой, свободой и истиной, тот может быть уверен в счастливой судьбе своей души; он может спокойно ждать часа своего ухода в другой мир, так как он готов умереть, когда ни позовёт его судьба.

Вы, Симмиас и Себес, и вы, мои дорогие друзья, совершите это путешествие, когда настанет ваш час; меня уже призывает моя судьба, как говорит трагический поэт, и скоро настанет время принимать ванну, так как мне кажется, что прежде, чем я выпью яд, мне следует вымыться, чтобы женщинам не было надобности обмывать мой труп.

Выслушав Сократа, Критон спросил его: хорошо, Сократ, но что прикажешь ты мне и другим относительно твоих детей и относительно всего другого, в чём мы можем оказать тебе услугу?

– Делайте то, что я всегда говорил вам, Критон, и ничего больше: заботьтесь о себе самих и тогда, чтобы вы не делали, вы окажете услугу мне, детям моим и себе самим, хотя бы вы мне теперь и ничего не обещали. Если же вы не будите заботиться о самих себе и если вы не захотите следовать этому, о чём мы когда-то говорили с вами, то какие бы обещания вы теперь не давали мне, они не поведут ни к чему.

Мы употребим все наши усилия, отвечал Критон, чтобы вести себя таким образом; но каким образом мы должны похоронить тебя?

Как вам будет угодно, отвечал Сократ – если вы только сможете поймать меня, и я не вырвусь от вас. – И взглянув на нас с кроткой и спокойной улыбкой, он продолжал: я никак, друзья мои, не могу убедить Критона, что Сократ – это тот, который теперь разговаривает с вами; он воображает, что я тот, кого он увидит сейчас мёртвым и спрашивает у меня, как я хочу быть погребённым. Вся моя длинная речь, в которой я доказываю, что, выпив яд, я не останусь с вами, а оставлю вас и уйду наслаждаться счастьем блаженных, всё что я говорил для вашего и для моего утешения, мне кажется, пропало для него. Будьте же моими поручителями перед Критоном, но не так, как он хотел быть поручителем перед моими судьями. Он отвечал за меня, что я никуда не уйду; а вы отвечайте за меня, что когда я буду мёртвым, я сейчас же уйду, и тогда бедный Критон гораздо легче вынесет постигшее его несчастие и видя моё тело сожжённым или зарытым в землю, он не будет плакать обо мне, как будто бы я страдаю; он не скажет на моём погребении, что он уносит Сократа и погребает Сократа. Нужно тебе знать, мой дорогой Критон, – обратился он к нему, – что неправильные выражения не только неудобны сами по себе, но что они, кроме того, приносят душе некоторое зло. Нужно иметь более храбрости и сказать, что ты погребаешь моё тело. Зарой его, как тебе будет угодно и как тебе кажется более согласным с обычаями. Сказав это, он встал и перешёл в соседнюю комнату, чтобы принять ванну, Критон последовал за ним, а нам Сократ велел подождать. Мы ждали, разговаривали о том, что он говорил нам и об ожидавшем нас несчастии, потому что в это время мы считали себя людьми, лишившимися отца и осужденными провести сиротами остаток нашей жизни.

Когда он вышел из ванной, к нему привели его детей – их было трое, двое были очень маленькие, а третий уже большой – и ввели женщин его семьи. Он поговорил с ними в присутствии Критона и отдал им свои приказания, потом он велел увести женщин и детей и возвратился к нам. Закат солнца был уже близок, потому что Сократ долго оставался в той комнате, где он принимал ванну.

Вернувшись, он сел на постель; но разговаривать с нами было уже не время, потому что тотчас же вошёл служитель «Одиннадцати» и, приблизившись к нему, сказал: Сократ, мне не придётся делать тебе таких упрёков, какие приходится делать другим: когда по приказанию судей я извещаю их, что следует выпить яд, они сердятся на меня и проклинают меня; тебя же, с тех пор как ты находишься здесь, я всегда считал самым храбрым, самым кротким и лучшим из всех, когда-либо входивших в эту темницу и я уверен, что и теперь ты сердишься не на меня, а на тех, которые, как тебе известно, виноваты в случившемся; теперь, ты знаешь, зачем я пришёл; прощай же и старайся выдержать неизбежное с возможно большей твёрдостью! И отвернувшись, он в слезах удалился.

Сократ, взглянув на него, сказал ему: прощай и ты, я исполню всё что ты говоришь. Потом обратившись к нам, он прибавил: посмотрите, какой это славный человек! Во всё время моего заключения он часто заходил ко мне и разговаривал со мной; он всегда относился ко мне хорошо, а теперь от души оплакивает меня. Ну, Критон, будем повиноваться ему, пусть мне принесут яд, если он готов, а если нет, то пусть готовят его.

Я думаю, Сократ, возразил ему Критон, что солнце ещё не закатилось; кроме того, мне известно, что многие другие принимают яд долго после того, как им отдано приказание, а перед этим они закусывают и запивают. Поэтому не торопись, у тебя ещё есть время.

Те, которые делают так, Критон, отвечал ему Сократ, имеют на это свои причины; они полагают, что они выигрывают время, а я также имею свои причины, чтобы не делать этого. Единственное, чтобы я выиграл, выпив яд несколько позднее, было бы то, что я сделался бы смешным самому себе, потому что этим я доказал бы, что я настолько люблю жизнь, что хочу сохранить то, чего уже нет. Иди же дорогой Критон, сделай то, что я тебе велю, и не мучь меня больше.

Тогда Критон сделал знак стоявшему тут рабу. Раб вышел и через некоторое время возвратился с человеком, несшим приготовленный в чаше яд. Когда Сократ увидал этого человека, он спросил его: ну, друг мой, что мне нужно делать? Ты должен это знать. Ничего особенного, –отвечал ему этот человек. – Когда ты выпьешь, прохаживайся до тех пор, пока не почувствуешь, что у тебя отяжелели ноги; тогда ляг на постель и яд будет действовать. – И он подал ему чашу. Сократ совершенно спокойно, без всякого волнения, не меняясь в лице, взял её, потом твёрдо и уверенно, как всегда, взглянув на этого человека он спросил его: скажи мне, позволяется ли пролить несколько капель этого напитка в жертву богам? – Сократ, отвечал ему тот; мы приготавливаем как раз столько, сколько нужно. – Понимаю, – отвечал Сократ, – но по крайней мере позволительно и справедливо вознести мольбу богам, чтобы они благословили наше путешествие и сделали его счастливым; да исполнят они мою мольбу! – Сказав это, он поднёс чашу к губам и с замечательным спокойствием и кротостью осушил её.

До сих пор мы употребляли все усилия, чтобы удерживаться от слёз; но, когда он выпил, мы не могли больше владеть собой. Несмотря на все мои старания, мои слёзы текли в таком изобилии, что я прикрылся плащом, чтобы на свободе плакать о самом себе; я оплакивал не несчастие Сократа, а своё собственное, размышляя о том, какого друга я теряю. Критон, не имея силы удержать слёзы, вышел; Аполлодор, не перестававший плакать и раньше, начал теперь рыдать и столь жалостно стонал, что у всех присутствующих разрывалось сердце. Только Сократ не был взволнован. – Что делаете вы, друзья мои, – сказал он. – Вы, такие люди! Я отослал женщин именно затем, чтобы избежать подобных сцен. Я слыхал, что в последние минуты нужно слушать и говорить только добрые и весёлые слова. Будьте же покойны и проявите более твёрдости. – Эти слова привели нас в смущение и мы перестали плакать.

Сократ, прохаживаясь взад и вперёд, сказал нам, что он чувствует свои ноги отяжелевшими; и он лёг на спину, как сказал ему человек, давший ему яд. Тогда этот человек подошёл к нему и через некоторое время сильно сжал ступню Сократа и спросил у него, чувствует ли он что-нибудь? Сократ отвечал, что ничего не чувствует. Тогда человек сжал его ноги и показал нам, что тело его леденеет и вытягивается; потом, снова дотронувшись до него, он сказал нам, что, когда холод дойдёт до сердца, Сократ оставит нас. Живот был уже совершенно холодным. Тогда Сократ, открывшись, проговорил: «Критон, мы должны петуха Эскулапу; не забудь отдать этот долг» – Это были его последние слова. – Будет сделано, отвечал Критон, не имеешь ли ещё чего сказать мне? – Но Сократ ничего не отвечал и через некоторое время сделал движение. Тогда человек совсем открыл его: взгляд Сократа был неподвижен и Критон закрыл ему уста и глаза.

Таков был конец нашего друга, человека, – мы можем это сказать – лучшего, мудрейшего и справедливейшего из всех, кого когда—либо мы знали.

(Платон – «Федон»)

VIII. Философ ▲

Рассказывают, что Фалес, занятый мыслями об астрономии и рассматривая небо, упал однажды в колодец. Служанка посмеялась над ним и сказала ему: вы хотите читать в небе и не видите, что у вас под ногами. – Такую насмешку можно применить ко всем, посвятившим всю свою жизнь философии. Действительно, люди этого рода не знают, что делают их соседи и даже не знают, люди они или животные. Предметом их исследования служит то, что такое человек и чем он по природе совей отличается от других существ – и на это они не щадят никаких трудов. Представь же себе, друг мой, одного из таких людей в его частных или общественных отношениях с другими: пусть он будет вынужден, например, рассуждать перед судом, или где либо в другом месте, о вещах, которые находятся у него под ногами и очевидных для всех; он будет смешон не только для служанок, но и для всей толпы; по неопытности он будет попадать в колодцы, в безысходные затруднения и его неловкость будет походить на глупость. Если дело доходит до оскорблений, он не сможет найти ни одного слова оскорбительного для других; он не знает о них ничего дурного, потому что не старался узнать и он будет смущён и смешон. Если дело идёт о похвалах, если он слышит, как другие хвастаются, он не постесняется расхохотаться перед всеми и его примут за сумасшедшего. Если при нём будут хвалить тирана, он подумает, что хвалят кого-нибудь из пастухов, стерегущих свиней, овец или коров и хвалят за то, что он получает много молока от своих стад; тираны, полагает он, пасут и доят животное более мятежное и более опасное; также, как и пастухи, они осуждены на то, чтобы сделаться грубыми и невежественными, потому что, заперты в своих крепостях, точно в хлевах, они не имеют времени учиться. Если при нём скажут, что такой-то очень богат, потому что у него десять десятин или больше, он, как человек, привыкший созерцать всю землю, скажет, что это очень немного. Если при нём похвалят благородство кого-нибудь, так как этот кто-нибудь может сосчитать до семи поколений богатых предков, то он признает подобное удивление пригодным только для близоруких людей, неспособных думать о всём человечестве, неспособных понять, что у каждого из нас целые тысячи предков, целая бесчисленная толпа, в которой есть и богачи и нищие, и цари и рабы, и греки и варвары. Невероятная мелочность хвастаться двадцатью пятью предками и доводить свою генеалогию до Геркулеса, сына Амфитриона. Разве двадцать пятый потомок Амфитриона и предок его за пятьдесят поколений раньше не таковы, какими их сделал случай? Он смеётся над людьми, которые не могут возвыситься до таких мыслей и избавиться от честолюбивых глупостей, свойственных неразумным душам. Во всех этих случаях философ подвергается насмешкам толпы, которая смеётся над его кажущимся презрением, над его незнанием жизни, над его неспособностью выпутаться из затруднений.

Но представь себе, мой друг, что философ в свою очередь привлекает к себе, в высшую сферу, одного из таких насмешников; пусть он заставит его оставить в стороне вопрос: какое зло я тебе делаю, и какое делаешь мне ты? – и принудит заняться другим вопросом: что такое справедливость и несправедливость? Пусть этот человек займётся исследованием не о том: счастлив ли такой-то царь, или такой-то богач, – а о том: в чём состоит сущность царской власти, каковы общие причины счастья или несчастья людей, каково истинное счастье того или другого и какими средствами можно достигнуть первого или избежать второго? Когда такому человеку с узкими взглядами, но обладающему такой живостью и таким уменьем смеяться над другими, придётся решать подобные трудные задачи, он представляет прекрасное зрелище для философа. Его охватывает головокружение, он подобен человеку, висящему на воздухе, он трепещет, рассматривая вещи с такой непривычной для него высоты; в свою очередь он смущён, он заикается, он смешон, конечно не в глазах служанок или ничего не смыслящих невежд, а в глазах всех людей, не получивших рабского воспитания.

(Платон – «Теэтет»)

IX. Аллегория о пещере ▲

Представь себе подземную пещеру, имеющую отверстие, которое даёт свободный доступ свету, а в этой пещере представь себе людей, закованных с самого детства, так что они ни могут ни переменить места, ни опрокинуть головы; по причине цепей, связывающих им ноги и шею, они могут видеть только находящиеся против них предметы. Сзади них, на некотором от них расстоянии и на некоторой высоте находится костёр, свет которого освещает их, и между этим костром и пленниками пол приподнят. Представь себе, что вдоль этого приподнятого пола находится стена, похожая на те экраны, которые ставят между собой и зрителями фокусники для того, чтобы скрыть от них тайные пружины показываемых ими чудес.

– Я представляю себе всё это.

– Вообрази же себе людей, проходящих вдоль этой стены и несущих предметы всякого рода: деревянные или каменные фигурки людей и животных, так что все эти предметы кажутся проходящими над стеной. Из несущих их людей одни разговаривают, а другие проходят молча.

– Странная картина и странные пленники!

– И однако они совершенно похожи на нас, и, прежде всего, как ты думаешь: увидят ли они что-нибудь: себя, или других находящихся с ними рядом, кроме тех теней, которые появляются в глубине пещеры?

– Как же они могут увидать что-нибудь другое, если со дня своего рождения они вынуждены держать свою голову неподвижно?

– Увидят ли что-нибудь, кроме предметов, проходящих за ними?

– Нет.

– Если бы они могли разговаривать, не условились ли они между собой называть видимые ими тени именами самих предметов?

– Непременно.

– Если бы в глубине пещеры было эхо, повторяющее слова проходящих, то не подумали ли бы они, что слышат слова проходящих перед ними теней?

– Да.

– В конце концов ведь они подумали бы, что кроме этих теней не существует ничего реального¹.

– Несомненно.

Подумай же, что будет с ними, если их освободить от их оков и избавить от их заблуждений. Пусть развяжут одного из этих пленников, пусть внезапно принудят его встать, повернуть голову, пойти и взглянуть на свет; он сделает это только с бесконечными страданиями; свет ослепит ему глаза и это помешает ему различать предметы, тени которых он раньше видел².

Как ты думаешь, что он ответит если ему скажут, что до сих пор они видел только призрак, а что теперь перед его глазами предметы, более действительные и более близкие к истине? Если его заставят смотреть на огонь, не будет ли больно его глазам? Не отвратит ли он свои взоры к тем предметам, на которые он смотрел без всякого усилия? Не будет ли он считать их более ясными и раздельными, чем то, что ему теперь показывают?

– Конечно.

Если его выведут из пещеры, если его поведут по крутой тропинке на солнечный свет, какую пытку он будет испытывать! Когда же он выйдет на Божий свет и его глаза будут ослеплены блеском дня, увидит ли он что-нибудь из того множества предметов, которые мы называем реальными существами?

– Сразу это будет для него невозможно.

– Для того, чтобы приучиться, ему несомненно, будет необходимо время. Легче всего он будет различать сначала тени, потом отражённые на поверхности вод образы людей и других предметов и наконец и сами предметы. Потом он устремит свои взгляды на небо, вид которого он легче вынесет ночью при блеске луны и звёзд, чем днём, при солнечном свете. В конце концов он будет в состоянии не только видеть образ солнца в воде и везде, где оно отражается, а и устремит на него свои взгляды и созерцать его на его настоящем месте. После этого, начиная размышлять, он придёт к заключению, что солнце причина времён года, что оно управляет всем видимым миром, что оно в некотором роде причина всего того, что было видно ему в пещере.

Это, мой дорогой Главкон, настоящее изображение положения человека. Подземная пещера – это видимый мир; освещающий её костёр – это солнце; пленник, восходящий в высшую сферу и созерцающий её – это душа, возвышающаяся до сферы идей. Такова моя мысль, если ты хочешь знать её. Богу известно, верна ли она, но она мне кажется верной. На крайних пределах мира идей находится идея блага³. Открыть её трудно, но невозможно открыть её, не сделав заключения, что она есть первая причина всего прекрасного и доброго во вселенной, что в видимом мире она производит свет и источник света, а в невидимом мире истину и разум.

(¹Такая пещера – тело и вещественный мир, в котором находится в заточении наша душа. Цепи, отнимающие у души свободу её движения. Это телесные привязанности и разнообразные страсти. Предметы, бросающие свою тень на стену пещеры, населяющие мир существа. С которыми мы приходили в соприкосновение посредством наших органов. Отражённые тени суть ощущения наших органов. Эти ощущения суть знаки, открывающие нам присутствие предметов, суть их тени и отражения. Мы склонны принимать наши ощущения за сами предметы и судить обо всём на основании того, что мы чувствуем – но по мнению Платона видимость отлична от действительности. Совсем не достоверно, чтобы предметы были таковы, какими они нам кажутся).

(²Этим образом Платон желает выразить, насколько утомительны и трудны для людей начатки изучения невещественного мира. Привыкшие верить только чувствам и воображению, они принимают настоящие реальности за призраки; когда им говорят о духовном мире, им кажется, что им говорят о чём—то неясном, потому что духовный мир невидим и неосязаем).

(³Идея о благе, к которой приводится диалектика или развитие мышления, есть высокий идеал совершенства или добра, осуществляемый в боге. Стало быть, идея о благе есть сам бог. Для того, чтобы возвыситься до этой идеи, по мнению Платона следует пользоваться методом прогрессивной индукции, состоящим в том, чтобы отделять постепенно от объектов всё случайное и несовершенное и рассматривать их в их сущности, в чистом виде. Когда таким образом всё будет идеализированно, мы сознаем, что существует идеал, заключающий в себе всяческое совершенство и в тоже время составляющий высшую реальность. Такой идеал есть бог, которого философ созерцает в его образах, и уже потом в Нём самом).

(Платон – «Республика» VII)

X. Благо, начало познания и солнце мира идей ▲

Не из солнца ли истекает, так сказать, в глаз его способность видеть? Тебе известно, что когда твои глаза обращены на предметы, освещённые не солнцем, а звёздами, они едва их различают, они почти слепы и не способны видеть ясно. Когда же они рассматривают предметы, освещённые солнцем, они видят их ясно. Обладают полным зрением. Так и душа видит посредством разума; когда она устремляет свои взоры на предметы, озарённые истиной и бытием, она видит их ясно, познаёт их и кажется одарённой разумом; когда же она обращает свой взгляд на то, что смешано с мраком, на то, что родится и погибает*, её зрение слабеет, затемняется и она тогда обладает только постоянно изменяющимися мнениями – одним словом, она кажется лишённой разума. . . Будь же уверен, что идея блага разливает на все предметы знания свет истины, что она даёт душе способность познания, что она есть принцип знания и истины, – поскольку они входят в сферу разума. Сколь не прекрасны сами по себе знание и истина, ты можешь утверждать, не боясь ошибиться, что идея блага отдельна от них и превосходит их по своей красоте. Как в видимом мире можно полагать, что свет и зрение апологичны с солнцем, но было бы не основательно утверждать, что они суть солнце, точно также и в мире идей можно считать знание и истину образами блага, но было бы ошибочно принимать то или другую за само благо, так как это последнее имеет гораздо большее значение. Красота его должна быть выше всякого выражения, потому что оно есть источник знания и истины и гораздо прекраснее их; поэтому можно считать благо царём в мире идей, а солнце – царём чувственного мира.

*) т.е. вещественный мир

(Платон – «Республика» VII)

ХI. Что есть любимое само по себе ▲

Нужно найти принцип, который привёл бы нас, не отсылая непрестанно от одного относительного к другому, к тому, что любимо само по себе… Нужно остерегаться, чтобы всё другое, [которое] любимо нами ради того, что мы любим по преимуществу, не было для нас любимым само по себе… Мы часто повторяем, что мы любим золото и серебро – но это совершенно неверно; мы любим тот предмет, ради которого стремимся получить золото, серебро и все другие блага, кроме того одного, которое любим само по себе.

(Платон – «Лисид»)

XII. Сущность любви ▲

Утверждают, что любить значит искать половину себя самого, я же скажу, что любить не значит искать ни половины себя, ни всего себя, когда эта половина и это всё не хороши; свидетельством этому могут служить все, которые позволяют отрезать себе руку или ногу, когда эти члены больны, хотя они и принадлежат им. Действительно, я полагаю, что мы любим совсем не то, что наше, если только не называть своим всё хорошее, а чужим всё дурное, потому что люди любят только благо. . . Не следует ли прибавить к этому, что они любят, чтобы благо принадлежало им? . . Кроме того, они любят, чтобы оно принадлежало им всегда. Стало быть, любовь состоит в желании всегда обладать благом. . . Такова сущность любви вообще.

Не удивляйся же, Сократ, что все существа естественно так привязаны к своим потомкам – это потому, что любовь, непрестанно мучащая каждое существо, имеет целью бессмертие.

(Платон – «Пир»)

XIII. Божественная красота – цель любви ▲

Диотима. Слушай же теперь, Сократ, настолько внимательно, насколько можешь. Тот, кто достиг в мистериях любви до той ступени, до которой достигали мы, кто, пройдя постепенно все ступени прекрасного, достиг наконец конца обучения, узреет замечательную красоту, бывшую целью всех его предыдущих трудов: красоту вечную, несозданную и неисчезающую, неподлежащую увеличению или уменьшению, не ту красоту которая прекрасна в одной своей части и безобразна в другой, прекрасна только в одно время, а не в другое, прекрасна в одном отношении и безобразна в другом, прекрасна в одном месте и безобразна в другом, прекрасна для одних и безобразна для других; красоту, которая не имеет ничего чувственного, например, лица или рук и ничего телесного; красоту, которая не есть ни слово, ни знание, которая не пребывает в существе, отличающимся от неё, например, в животном, в земле, в небе или во всяком другом предмете; красоту, которая существует вечно и абсолютно, сама в себе и сама по себе; красоту, от которой происходят все другие красоты, причём их появление или уничтожение нисколько не уменьшает и не увеличивает её и ни в чём её не изменяет. Когда от низших красот переходят к этой совершенной красоте, когда начинают предвидеть её, тогда почти достигают цели. Сами ли мы идём по прямой дороге к любви, или нас ведут по ней другие, нам приходится начинать низшими красотами и восходить до высшей, проходя, так сказать, по всем ступеням лестницы: от одного прекрасного тела к двум, от двух ко всем другим, от прекрасных тел к прекрасным занятиям, от прекрасных занятий к прекрасным знаниям, до тех пор, пока мы не достигнем знания по преимуществу, то есть знания самого прекрасного и пока в конце концов мы не познаем прекрасное таковым, каково оно есть в действительности.

О, мой дорогой Сократ, – продолжала чужестранка из Мантинеи, – только созерцание абсолютной красоты даёт цену человеческой жизни, и если ты когда-нибудь достигнешь этого созерцания, чем будут для тебя тогда золото и украшения, красивые дети и прекрасные молодые люди, лицезрение которых теперь волнует и чарует тебя, и многих других до такой степени, что вы для того, чтобы постоянно видеть тех, кого вы любите, и постоянно быть с ними, были бы готовы, если бы это было возможно, не есть и не пить и проводить всю вашу жизнь в созерцании их? Но что мы должны думать о смертном, которому было бы дано созерцать чистую, простую и беспримесную красоту, не облечённую в человеческую плоть и в человеческие цвета, отрешённую от всего изменчивого и исчезающего, красоту божественную, однородную и абсолютную? Полагаешь ли ты, что такой человек, устремляющий свои взгляды на подобную красоту и наслаждающийся её созерцанием, будет несчастлив? Не полагаешь ли ты, напротив, что такой человек, будучи единственным на земле, воспринимающим прекрасное при посредстве того органа, которому доступно это прекрасное, может порождать не образы добродетели, ибо он привязан не к образам, а истинную добродетель, ибо он привязан к самой истине? Тот же, кто порождает и питает истинную добродетель, должен быть любимцем бога и только такой человек может быть бессмертным.

Таковы мой дорогой Федр и все любезные слушатели, были слова Диотимы.

(Платон – «Пир»)

XIV. Божественная благость, принцип создания ▲

По какой причине Творец мира создал его? Он был благ, а благое существо не питает зависти к кому бы то ни было; лишённый такого чувства, Он хотел, чтобы всё было подобно ему, насколько это возможно. Такова главная причина, которой мудрецы объясняют создание мира и мы не сделаем ошибки, признав вместе с ними эту причину. Бог хотел, чтобы всё было хорошо, насколько это возможно и чтобы ничто не было дурным.

Он нашёл в своём в высшем разуме, что из предметов видимой природы создание, лишённое разума, не может быть прекраснее создания, одарённого разумом; он видел также, что ничто не может иметь разума, не имея души. В силу этих соображений он вложил разум в душу*, душу в тело и таким образом устроил вселенную, создание наиболее прекрасное и в своём роде возможно лучшее.

(*Тут говориться о душе мира, которая по мнению Платона есть принцип движения и жизни во вселенной)

XV. Чтобы понять божественное провидение следует иметь в виду целое, a не некоторые его части ▲

Сын мой, ты говоришь, что боги существуют, потому что между их природой и твоей есть, может быть, божественное родство, заставляющее тебя чтить и признавать их. Но ты впадаешь в безбожие при виде успеха, которым пользуются частные и общественные предприятия несправедливых и злых людей – успеха, в сущности, совсем нереального, неразумно преувеличиваемого и постоянно воспеваемого в произведениях поэтов и многих других людей. Может быть, дух твой смущается, когда ты видишь, что безбожники доживают счастливо до старости и оставляют своим внукам самое почётное положение. Ты слышал или сам был очевидцем, что очень часто безбожные и преступные действия служили для некоторых средством перехода из самого низшего положения к высоким званиям и даже для достижения тирании. Тогда, не желая, благодаря родству, соединяющему тебя с богами, обвинять их в том, что они причина таких беспорядков, и увлекаясь безумными рассуждениями, ты, не будучи в состоянии направить твоего негодования против богов, утверждаешь, что они существуют действительно, но презирают человеческие деяния и не удостаивают ими заниматься.

Попробуем же убедить этого молодого человека, что тот, кто заботится обо всём, устроил всё для сохранения и блага целого. . . Ты сам, слабый смертный, сколь ты ни ничтожен, есть нечто в общем порядке вещей и ты постоянно зависишь от него. Ты не понимаешь, что всё совершается ради целого, дабы оно жило счастливой жизнью, что не вселенная существует ради тебя, а ты существуешь ради вселенной. Всякий медик, всякий искусный артист направляет свои действия к целому и стремится к наибольшему его совершенству; он делает части ради целого, а не целое ради части – и если ты ропщешь, то только по непониманию, насколько твоё благо на основании законов всеобщего существования зависит от тебя самого и от целого.

(Платон – «Республика»)

XVI. О душе ▲

Представим себе один образ.

– Какого рода образ?

– Вроде тех существ, которые по свидетельству баснописцев существовали когда-то, как например Химера, Сцилла, Цербер и многие другие, которые, как рассказывают, соединяли в себе формы различных видов.

– Действительно, так рассказывают.

– Представьте себе чудовище, составленное из различных существ и имеющее вокруг своего тела несколько голов: одни домашних животных, другие диких зверей, и обладающие способностью переменять эти головы и отращивать их.

– Ну это было бы произведением искусного артиста, но так как мышлению легче придавать форму, чем воску или другим материалом, употребляемым в скульптуре, то мы можем представить себе такое чудовище.

– Теперь представь себе фигуру льва, а потом фигуру человека¹.

– Это гораздо легче.

– Соедини же теперь эти три существа в одно так, чтобы они в некотором роде слились. Облеки целое формой единого существа – человека так, чтобы тот, который не может видеть внутреннего мира, а замечает только внешнюю оболочку, принял это составное существо за единое, за человека.

– Хорошо.

– Тогда мы можем сказать тому, кто будет утверждать, что для подобного человека полезно совершать несправедливости и нет никакой выгоды быть справедливым: такое утверждение равнозначительно тому, будто выгодно насыщать и укреплять зверя, льва и ослаблять человека, дав ему умереть с голоду².

¹) Платон сравнивает чувства и все чувственные желания, хорошие и дурные, с чудовищем, обладающем несколькими головами, из которых одни головы смирных существ, а другие головы существ свирепых. Воля с свойственной ей энергией подобна всегда готовому на борьбу льву. Разум, при посредстве которого мы различаем другие существа, есть истинно человеческая часть нашей природы и в тоже время истинно божественная её часть; разум – это сам человек, как образ божий. Соедините же воображением эти различные существа – чудовище с несколькими головами, льва и человека; такое сложное существо будет символом нашей природы, божественной и вместе с тем животной, символом нашей души с её разнообразными способностями, зверскими и подобными божественным способностям)

²) Когда разум пользуется силой воли для управления желаниями, в нашей душе царит мир; тогда мы добродетельны и справедливы и этот внутренний мир делает нас счастливыми. Но если разум и воля не пользуются своей властью, если человек и лев бездействуют, тогда многоголовое чудовище – страсть, разнуздывается и предаётся разным зверствам; в нас царит тогда раздор и этот внутренний раздор делает нас несчастными.

XVII. Кто несчастнее: распятый ли на кресте справедливый человек или несправедливый ▲

Не лишим злого ни одной йоты несправедливости, а доброго ни одной йоты справедливости и предположим, что и тот, и другой совершенны – каждый в своём роде. Пусть злой, подобно искусственным кормчим или знаменитым врачам, умеющим сразу понять, что может сделать их искусство, действующим смело в возможных и невозможных случаях и умеющим, сделать какую-нибудь ошибку, ловко исправить её – пусть злой, говорю я, совершает свои несправедливые действия с такой же ловкостью, что обличить его нельзя; потому что, если бы его можно было поймать, он не был бы ловким человеком. Верх несправедливости состоит в том, чтобы казаться справедливым, не будучи им. Признаем же его совершенством в деле несправедливости; предположим, что совершая величайшие преступления, он умеет создать себе репутацию честного человека; если ему и случается сделать ложный шаг, то он умеет быстро исправить его; он настолько красноречив, что убеждает в своей невинности даже тех, для которых его преступления очевидны; он настолько смел и настолько могуществен, или сам по себе, или через посредство друзей, что берёт силой то, что не может получить иначе.

Поставим рядом с ним честного человека, отличающегося откровенностью и простодушием, человека, который по словам Эсхила:

«Более желает быть добрым, чем казаться им»¹. Отнимем у него даже репутацию честного человека, потому что, если бы он считался таким, он бы был осыпан почестями и богатством, и мы не могли бы судить: любит ли он справедливость для неё самой или ради доставляемых ему ей почестей и богатства. Одним словом, лишим его всего, кроме справедливости. Для того, чтобы он составлял полный контраст с вышеописанным несправедливым человеком, пусть его, не совершившего ни малейшей несправедливости, считают самым преступным из людей; пусть таким образом его добродетель подвергнется самым суровым испытаниям и пусть он не изменяет ей несмотря на бесславие и дурное обращение; пусть он, справедливый человек до самой смерти, непоколебимо идёт по пути добродетели и при этом всю свою жизнь считается за дурного человека. Я хочу, чтобы мы решили вопрос о счастии справедливого и несправедливого по этим двум образцам того и другого.

Такого справедливого человека, какого я изобразил, будут бить, пытать, закуют в железа, выжгут у него глаза и наконец, подвергнув его всем бедствиям, распнут его на кресте и этим докажут ему, что не стоит быть справедливым, а нужно только казаться таковым. Несправедливый же человек, благодаря своей репутации честного, получает власть, вступает сам или через своих детей в союз с лучшими семействами, завязывает какие ему угодно связи. Кроме того, он пользуется всем, потому что преступление не пугает его. Чего бы он не захотел в общественной или в частной жизни, он побеждает всех своих конкурентов; он обогащается, делает добро своим друзьям и зло своим врагам, приносит богам роскошные жертвы и дары и гораздо легче и вернее добивается благоволения богов и людей, чем справедливый, из чего с некоторым вероятием можно заключить, что он есть любимец богов. Таким—то образом, Сократ, приверженцы несправедливости утверждают, что положение несправедливого человека, как по отношению к богам, так и по отношению к людям, лучше, чем положение справедливого².

¹) Семеро против Фив

²) Всё сочинение Платона: «Республика» имеет целью доказать, что справедливость есть сама по себе принцип счастья, независимо от всего внешнего

Платон «Республика» I. II.

XVIII. Состоит ли справедливость в том, чтобы делать своим друзьям добро, a своим врагам зло? ▲

Мне кажется, что справедливость состоит в том, чтобы делать добро своим друзьям и вредить своим врагам. – Как, разве справедливый человек может делать зло кому бы то ни было?. – Несомненно, он должен делать зло своим врагам, то есть дурным людям. – Лошади, которым делают зло, делаются ли лучшими или худшими по качествам, свойственным их виду?. – Они делаются худшими. – А люди, которым делали зло, делаются ли худшими или лучшими в той добродетели, которая свойственна человеку?. – Несомненно, они делаются худшими. – Не есть ли справедливость добродетель, свойственная человеку? – Бесспорно. – Таким образом, дорогой друг, люди, которым сделали зло, по необходимости делаются ещё более несправедливыми… Может ли справедливый человек сделать другого человека несправедливым своей справедливостью? И вообще, могут ли добрые своей добродетелью делать других злыми? – Этого быть не может. – Ведь дело доброго не вредить другому, это дело злого? – Да. – Но добр ли справедливый человек? – Конечно. – Стало быть, справедливый человек не может вредить ни своему другу, ни кому бы то ни было и это есть дело несправедливого человека. – Мне кажется, Сократ, что ты прав.

Поэтому если кто-нибудь утверждает, будто справедливость состоит в том, чтобы воздавать каждому должное и если при этом эти слова понимаются таким образом, что справедливый человек должен делать своим врагам только зло, а своим друзьям добро, то такое утверждение нельзя признать мудрым, потому что, как мы видели, несправедливо вредить кому бы то ни было.

Платон – «Республика» I. I

XIX. Есть ли справедливость право сильного? – Необходимость философии для политики. – Почему в настоящее время философы избегают общественных обязанностей? – Со временем они должны возвратиться к ним ▲

Сократ. – До тех пор, пока философы не будут правителями или те, которых называют теперь государями или правителями, не будут истинными и серьёзными философами, до тех пор, пока политика и философия не будут соединены, пока законом не будут устранены от занятий ими те, который исключительно занимаются той или другой – нет средств, мой дорогой Главкон, против бедствий, от которых страдает государство, нет средств против бедствий всего человеческого рода; до тех пор наше идеальное государство не может быть осуществлено. Я долго колебался сказать это, так как я предвидел, что такими словами восстановлю против себя общественное мнение. Какое различие существует между слепцами и людьми лишёнными познания принципов вещей, не имеющими в душе никакого образца, который бы они созерцали, неспособных обращать свои взоры на истину, как художники обращают свои взоры на свою модель, неспособных глубоко проникнуться истиной и всё сравнивать с ней и поэтому самому неспособных посредством подражания создать законы, которые определили бы, что честно, справедливо и хорошо и неспособных также, издавать такие законы, охранять их? . . Должны ли мы признать правителями государства таких людей, а не тех, которые знают начало всего и которые, кроме того, не ниже первых по своей опытности?

Адимант. – Теоретически тебе ничего нельзя возразить, Сократ, но на деле люди, занимающиеся философией и изучив её в своей юности для завершения своего образования, не оставляющие её и в последствии, делаются по большей части странными, чтобы не сказать, совершенно невыносимыми, людьми; кажется, что наиболее заслуженные из них обязаны этой науке, которую ты так восхваляешь, тем, что они делаются бесполезными для общества.

Сократ. Ты говоришь правду.

Адимант. На каком же основании можно утверждать, что нет средств против бедствий, угнетающих государство, до тех пор, пока оно не будет управляемо теми самыми философами, которых ты сам признаёшь для него бесполезными?

Сократ. На этот вопрос я могу отвечать только сравнением. . . Вообрази себе хозяина одного или многих кораблей, который, правда, выше и сильнее всех остальных матросов, но при этом немного глух и довольно плохо видит и не лучше других понимает в искусстве плавания¹. Матросы оспаривают друг у друга управлением кораблём; каждый из них воображает, что он должен быть кормчим, не имея никакого понятия об этом искусстве и не будучи в состоянии сказать у кого и когда он обучался ему. Мало того – они утверждают, что это совсем не наука, которой бы следовало обучаться², и если кто-нибудь вздумает утверждать противное, они все готовы разорвать его на части. Постоянно находясь около хозяина, они надоедают ему своими просьбами и употребляют все средства, чтобы убедить его доверить им управление кораблём. Те из них, кому он не доверяет управление, убивают или бросают за борт получивших предпочтение. Наконец они отделываются от хозяина или опьяняя его³, или опаивая его мандрагорой⁴, или каким-нибудь другим способом; тогда сделавшись властелинами на корабле, они бросаются на корабельные запасы, едят, пьют и предаются излишествам и управляют кораблём так, как могут управлять подобные люди. Они не понимают, что истинный кормчий для того, чтобы хорошо руководить кораблём, должен изучить времена года, небо, звёзды, ветры и приобрести все необходимые для этого познания; они не верят, чтобы было возможно соединить способность к управлению с подобным знанием и с подобным изучением. Не полагаешь ли ты, что при подобных обстоятельствах такие матросы будут считать настоящего кормчего человеком, даром тратящего время на созерцание звёзд, умником, не могущим быть полезным?

¹) Т.е. афинский народ;

²) Действительно, очень распространён предрассудок, будто политика есть наука практическая и будто её нельзя изучать теоретически. Теоретиков и философов называют утопистами до тех пор, пока их идеи не сделаются законами. Примером могут служить идеи философов XVIII века о рабстве, о политическом и гражданском равенстве, о терпимости, и пр.;

³) Обещаниями и дарами;

⁴) Лестью

Платон – «Республика» V, пер. Кузена

XX. Мудрец и софист ▲

Сократ. Вспомним, какие свойства необходимо получить от природы для того, что сделаться когда-нибудь истинным мудрецом. Первое из этих свойств есть любовь к истине, которую следует искать во всём и везде, так как истинная философия совершенно несогласима с обманом. Тот, кто истинно любит знание, естественно стремится к бытию; не останавливаясь на множестве предметов, реальность которых только кажущаяся, его любовь не знает отдыха до тех пор, пока ей не удаётся объединиться с сущностью каждого предмета, объединиться той частью души, которая одна может объединиться с этой сущностью, благодаря своим близким к ней отношениям¹; и так как этот союз, это божественное объединение порождает разум и истину, то философ достигает познания бытия и живёт в недрах истинной жизни, освободившись, наконец, от страданий порождения. Возможно ли для такого человека любить ложь или, вернее сказать, ненавидеть её? Когда истина идёт вперёд, мы не можем сказать, я полагаю, что она ведёт целый ряд пороков; наоборот, ей сопутствуют – чистота нравов, справедливость и умеренность. Таков характер настоящего философа.

Адимант. Это верно.

Сократ. Рассмотрим же теперь причины, извращающие такой характер у большинства философов. Полагаешь ли ты, как полагает толпа, что несколько софистов, несколько частных лиц серьёзно развращают молодёжь? Не думаешь ли ты скорее, что сам народ есть величайший из софистов и что он по-своему формирует и молодых, и старых, и мужчин и женщин?

Все эти частные лица, все эти продажные учителя, которых народ называет софистами и которых он считает своими конкурентами и соперниками, не обучают ничему другому, кроме мнений, исповедуемых толпой на многочисленных собраниях – и это то они называют мудростью. Их можно уподобить человеку, который, изучив инстинктивные движения и привычки большого и сильного животного, изучив, как следует подойти к нему и дотронуться до него, когда и почему оно бывает свирепым и смирным, какие звуки оно обыкновенно издаёт в этом случае, какой тон голоса успокаивает или раздражает его – человеку, который долголетним опытом соберёт относительно всего этого наблюдения и создаст из них науку, которой он и будет обучать других, не будучи при этом в состоянии различить те привычки и желания, которые честны, хороши и справедливы от тех, которые постыдны, дурны и несправедливы; который в своих суждениях будет согласовываться с инстинктом страшного животного, называя добрым всё то, что его радует, а злом всё – что его сердит. . . Конечно, такой учитель покажется тебе очень странным.

Адимант. Да.

Сократ. Но чем же отличается этот учитель от человека, для которого мудрость стоит в том, чтобы изучить фантазии и вкус случайно собранной толпы, идёт ли дело о живописи, музыке или политике? Ведь невозможно, чтобы народ был философом.

Число людей, достойных заниматься философией, всегда очень невелико, мой дорогой Адимант. Тот из этого небольшого количества людей, кто испытывает и испытал счастье, даваемое мудростью, даже тогда, когда он видит безумие толпы и непригодность всех правительств, когда он не замечает вокруг себя никого, с кем бы он мог, не губя себя, прийти на помощь справедливости, тот, кто подобно человеку, находящемуся среди диких зверей, не способен сам быть несправедливым и слишком слаб, чтобы противостоять несправедливости, признает, что прежде чем он будет способен оказать какую-нибудь пользу государству или своим друзьям, ему придётся погибнуть без пользы для себя или других; обдумав всё это, он останется в стороне, будет заниматься только своими собственными делами и как путешественник во время бури, укрываясь за какой-нибудь стеной от вихря, пыли и дождя, наблюдая из своего убежища несправедливости, совершаемые другими людьми, он будет считать себя счастливым, потому что ведёт здесь на земле чистую, безупречную жизнь и может оставить её с спокойной, ясной и полной надежды душой.

Адимант. Оставить таким образом жизнь – значит хорошо воспользоваться ей.

Сократ. Но это также не исполнить своего высшего назначения – и это именно потому, что мы жили не при идеальной форме правительства. При идеальной же форме правительства философ будет иметь ещё большее значение и сделается спасителем государства и частных лиц.

¹) Т.е. разумом, который объединяется с сущностью вещей. Всё существующее имеет разум (причину) своего бытия, который и делает его разумным. Ничего не существует без причины и для того, чтобы явление было действительным, необходимо, чтобы оно приводилось к законам мышления. Поэтому можно сказать, что разум и мышление суть самая сущность вещей и что наш разум имеет непосредственные отношения с бытием. Объединение мышление с бытием и составляет знание. Знать – значит привести действительность к законам мышления.

Платон – «Республика» V, VI пер. Кузена

XXI. Излишества демократии порождают тиранию ▲

Сократ. Не ниспровергнет ли любовь к свободе, доведённая до излишества и сопровождаемая крайним равнодушием ко всему остальному, народного правления и не сделает ли она тиранию необходимой?

Адимант. Каким образом?

Сократ. Когда над демократическим государством, пожираемым жаждой свободы, висит рог изобилия, из которого льётся чистая, чрезмерная и опьяняющая свобода, тогда, если правящие не вполне снисходительны и не дают народу свободы столько, сколько он хочет, этот последний обвиняет их и наказывает, как изменников и приверженцев олигархии. Тех же, которые ещё остаются покорными властям, он оскорбляет и считает бесхарактерными людьми. Он хвалит и чтит в особенности тех правящих, которые имеют вид управляемых и тех управляемых, которые имеют вид правящих. Не неизбежно ли, что в подобном государстве дух свободы распространяется на всё?

Адимант. Как же может быть иначе?

Сократ. Он проникает, мой друг, и в семейства и в конце концов дух анархии заражает даже животных.

Адимант. Что хочешь ты сказать этим?

Сократ. Я хочу сказать, что отец привыкает обращаться с сыном, как с равным себе, привыкает даже бояться его, что сын считает себя равным своему отцу и не питает ни уважения, ни страха к своим родителям, потому что иначе пострадала бы его свобода; что граждане, простые обыватели и даже чужестранцы стремятся получить одинаковые права. . . При подобном правительстве учитель боится и щадит своих учеников, а они смеются над учителями и воспитателями. Вообще молодые люди желают сравняться со стариками и соперничать с ними и словами и делами. Старики же со своей стороны снисходят к молодым людям и принимают легкомысленный и болтливый тон, подражая молодёжи из боязни показаться суровыми и деспотическими.

Адимант. Это верно.

Сократ. Крайняя же степень свободы в народном государстве состоит в том, что рабы обоего пола не менее свободны, чем купившие их граждане¹. Мы уже не говорим о том, до чего доходят свобода и равенство в отношениях мужчин и женщины². Даже домашние животные гораздо свободнее, чем в других государствах, – этому нельзя бы было поверить, если бы этого не видали. По поговорке: «какова хозяйка, такова и собачка», лошади и ослы, привыкшие к гордой и свободной поступи, толкают всех встречных, если те не уступают дороги³; так и во всём остальном: всё в таком государстве стремиться к свободе.

Адимант. Ты говоришь как по писанному. Действительно, со мной всегда случается это, когда я езжу в деревню.

Сократ. Понимаешь ли ты, что вследствие всех этих причин граждане делаются столь подозрительными, что приходят в негодование и восстают при малейшем, даже кажущемся, принуждении? В конце концов они доходят, как тебе известно, до того, что не обращают никакого внимания на законы, как писанные, так и неписанные⁴, так как не хотят иметь никакого властелина.

Адимант. Да мне это известно.

Сократ. И я полагаю, мой дорогой друг, что именно такое юное и прекрасное управление и порождает тиранию. . . Всякое излишество приводит к противоположному излишеству в климате, в растениях, в нашем теле, а также и в государствах.

Адимант. Должно быть так.

Сократ. Потому то в государстве также, как и в личности, за излишествами свободы должны следовать излишества рабства. За неограниченной свободой следует неограниченный и невыносимый деспотизм. . . Обычное дело, что народ доверяет кому-нибудь свои интересы, возвышает и делает его могущественным. Не очевидно ли, что тиран родится именно от таких защитников народа?

Адимант. Да, это очевидно.

Сократ. Но каким образом защитник народа делается тираном? Не происходит ли с ним нечто подобное тому, что произошло, как рассказывают когда—то в храме Юпитера в Аркадии⁵?

Адимант. А что же там произошло?

Сократ. Рассказывают, что человек, вкусивший тело себе подобного, смешанное с телом других жертв, неизбежно превращается в волка. Разве ты не слышал этого рассказа?

Адимант. Нет, я слыхал об этом.

Сократ. Точно также, когда глава народа, уверенный в преданности толпы, запятнает свои руки кровью граждан. Когда на основании несправедливых обвинений он предаст своих противников суду и бесславно губит их, когда он насыщает свои безбожные уста кровью своих ближних, когда он изгоняет и убивает и при этом ловит толпу на приманку уничтожения долгов и нового раздела земель. Тогда для такого человека становится необходимым, становиться велением судьбы, или погибнуть от руки своих врагов, или сделаться тираном и превратиться в волка.

¹) К сожалению, Платон разделяет предрассудки всей древности относительно рабства. Также предрассудки у Аристотеля. Пифагорейцы и Стоики держались других, более великодушных взглядов по этому вопросу);

²) Равенство мужчины и женщины. Этот мнимый недостаток демократии составляет, напротив, её достоинство);

³) Сократовская ирония, но ирония не доказательство);

⁴) Законы совести: неписанные законы – термин, употребляемый Сократом);

⁵) См. Павсания, VIII, II – сказку о Ликаоне, превратившемся в волка после того, как он принёс в жертву на алтарь Юпитера ребёнка)

XXII. Тиран. – Аналогия между душой, находящейся во власти страсти и тираническим государством и тираном ▲

Сократ. Припомни о сходстве между государством и личностью и рассуждай о первом на основании изучения второй. Признаёшь ли ты государство, подчинённое тирану, свободным или рабским?

Адимант. Я признаю его рабским настолько насколько это возможно.

Сократ. Ты видишь, однако, что в этом государстве люди владеют имуществами и что они свободны в своих действиях.

Адимант. Это правда, но таких очень немного, и правду сказать, большинство граждан, и притом самых почтенных, находятся в состоянии самого сурового и постыдного рабства.

Сократ. Стало быть, если личность подобна государству, то тоже самое по необходимости должно происходить и в душе человека тиранизированного своими страстями; рабство и низость составляют саму основу его души, лучшие её части находятся в угнетении и в ней господствует меньшинство, то есть самая дурная и наиболее свирепая её часть.

Адимант. Должно быть, так.

Сократ. Что скажешь ты о душе, находящейся в таком состоянии? Назовёшь ли ты её свободной или рабской?

Адимант. Я назову её рабской.

Сократ. Рабское государство, которым управляет тиран, делает не то, что оно хочет?

Адимант. Конечно.

Сократ. Стало быть, в сущности говоря, тиранизированная душа делает не то, что она хочет. Непрестанно и сильно волнуемая страстью, она вечно полня заботы и раскаяния.

Адимант. Несомненно.

Сократ. Богато или бедно государство, в котором царствует тиран?

Адимант. Оно по необходимости бедно.

Сократ. Стало быть, тиранизированная душа по необходимости всегда бедна и никогда не может насытиться?

Адимант. Да, это так.

Сократ. Не будет ли необходимостью, что такое государство и такой человек пребывают в постоянном страхе?

Адимант. Конечно.

Сократ. Думаешь ли ты, что такое количество жалоб, рыданий, стонов может раздаваться в каком-нибудь другом государстве, что где-нибудь можно встретить столько жестоких страданий?

Адимант. Нет.

Сократ. Думаешь ли ты, что могут быть у кого-нибудь такие горькие страдания, как у тиранического человека¹, которого любовь и все другие желания делают бешеным?

Адимант. Я это не думаю.

Сократ. Принимая во внимание все эти бедствия и многие другие, ты признаёшь такое государство самым несчастным из всех.

Адимант. И разве я не прав?

Сократ. Да. Но что скажешь ты о тиранизированном человеке?

Адимант. Я скажу, что это самый несчастный из людей.

Сократ. А по моему мнению, он ещё не настолько несчастлив, насколько может быть человек. Может быть есть люди ещё несчастнее его.

Адимант. Кто же это?

Сократ. Это те, которые, родившись тиранизированными, не остаются частными людьми и которых роковая случайность сделала тиранами государства.

¹) Т.е. душа, которая подобна тираническому государству. Платон признаёт аналогии различных государственных форм с личными характерами, которые суть как бы типы этих форм; он сравнивает государственную психологию с личной.

Платон «Республика», книга VIII.

ГЛАВА ПЯТАЯ ▲

Аристотель ▲

Аристотель из Стагир долго жил при дворе Аминта, царя македонского и был у него в милости за медицинские знания. Он изучал философию у Платона и по своим способностям выдавался из всех его учеников. Он оставил Платона ещё при жизни этого философа и рассказывают, что последний выразился по этому поводу следующим образом: «Аристотель поступил со мной так, как поступает цыплёнок, восстающий против своей матери». Гермипп рассказывает в своих «Жизнеописаниях», что когда Аристотель был отправлен афинянами к Филиппу, Ксенократ получил заведывание Академией во время его отсутствия и что при своём возвращении, видя, что другой занимает его место, он избрал в Лицее одно место, где, прогуливаясь, обучал философии и что от этого то он и был назван перипатетиком. Он перешёл в Македонию ко двору Филиппа, доверившего ему воспитание Александра. В награду за свою службу он просил царя о восстановлении своего родного города в том положении, в котором он был до разрушения. Филипп исполнил его просьбу и Аристотель составил законы для Стагир. Полагая, что он достаточно времени занимался воспитанием Александра, он вернулся в Афины и в течении тринадцати лет занимался там обучением философии; после этого, чтобы избежать преследований жреца Эвримедона, обвинявшего его в безбожии, он тайно удалился в Халкиду. Эвмел утверждает, что Аристотель умер на семидесятом году, приняв яд.

«Аристотелю приписывают много любопытных изречений. Когда y него однажды спросили: что выигрывают лжецы, скрывая истину – он отвечал: им не верят и тогда даже, когда они и не лгут. Когда его упрекали в том, что он помог дурному человеку, он сказал: я обращаю внимание не на его нравственность, а только на то, что он человек. Своим друзьям и ученикам он постоянно говорил, что телесный свет исходит из окружающего нас воздуха, но что только изучение наук может просветить душу. Он упрекал афинян в том, что, вводя возделывание пшеницы и законы, они пользуются первой для своего питания, но не пользуются вторыми для своего руководства. Он говорил, что корни науки горьки, а плоды сладки, что благодеяние очень быстро стареет, а надежда – это сон человека на яву. Когда однажды ему сообщили, что какой-то клеветник марает его репутацию, он ответил: пусть его, пусть даже он бьёт меня, лишь бы только он со мной не встречался. Он говорил, что красота самая сильная из всех рекомендаций; некоторые, впрочем, утверждают, будто такое определение красоты принадлежит Диогену и будто Аристотель говорил, что красота есть дар; по определению Сократа, красота есть непродолжительная тирания; по определению Теофраста она – немой обман; по определению Феокрита – прекрасное зло; по определению Карнеада – царица без стражи. Когда однажды у Аристотеля спросили: чем отличается учёный от невежды – он отвечал: тем же, чем отличается живой человек от трупа. Он говорил, что культура ума служит украшением в счастии и утешением в несчастии, так что родители, обучающие своих детей, заслуживают более похвалы, чем те, которые дают им только жизнь, так как первые доставляют своим детям возможность жить счастливо. Когда кто-то похвастался, что он родился в большом городе, Аристотель сказал ему, что следует обращать внимание не на это, а на то – достоин ли он своего почтенного отечества. На вопрос: что такое друг – он отвечал: что это душа, оживляющая два тела. Он говорил, что есть люди столь скупые, как будто бы они будут жить вечно, и столь расточительные, как будто они должны умереть завтра же. На что может быть полезна философия? – спросили у него. На то, отвечал он, чтобы добровольно делать то, что другие делают ради страха перед законом. Когда у него спросили: что нужно для того, чтобы ученики делали успехи – он ответил: они должны стараться догнать опередивших их и не останавливаться, поджидая отставших. Когда у него спросили: как мы должны вести себя по отношению к нашим друзьям – он ответил: так, как мы хотели бы, чтобы они вели себя по отношению к нам. Он часто говаривал те слова, которые мы встречаем в его нравственной философии: «дорогие друзья, нет истинных друзей»

Диоген Лаэртский, пер. Лефевра.

Метафизика ▲

I. Философия ▲

Все люди имеют естественное стремление к знанию. Помимо всякой пользы мы любим восприятия чувств и в особенности зрения, так как посредством чувств мы приобретаем знания и они указывают нам на различия.

Все животные одарены чувствительностью и многие памятью; те из них, которые одарены лучшим слухом, могут учиться, но даже и такие животные не способны к опыту. Только человек обладает искусством и разумом: память даёт ему опыт, а опыт – искусство и знание.

Мудрость независима от пользы; она даже тем выше, чем она менее полезна; объектом своим она имеет принципы и причины.

Посмотрим, какими причинами занимается мудрость:

Если мы будем следовать общепринятому мнению, то мудрецом мы назовём того, который знает целое, не зная частностей, того – который знает самые трудные вещи и обладает способностью к строгим доказательствам; наконец, самая высшая наука есть та, которая имеет целью только себя саму и чистое познание. Для людей всего труднее познавать то, что наиболее отдалено от чувств, т.е. то, что наиболее общее; наиболее точные науки – это те, которые восходят к принципам; наиболее же доказательные те – которые рассматривают причины; наука, имеющая целью саму себя – это наука о познаваемом по преимуществу, то есть о первичном о причине; наконец высшая наука – это наука о цели существ, то есть о благе в каждом из них и об абсолютном благе во всей природе.

Только такое знание свободно, так как только оно одно существует ради себя самого; стало быть, оно менее полезное и этим самым превосходит все другие знания. Это самое божественное знание, как говорит Симонид, и вместе с этим оно занимается наиболее божественными вещами и самим богом.

Невежда удивляется, что вещи таковы, какова их суть – и такое удивление есть начало знания; мудрец, наоборот, удивился бы, если бы вещи были иными, а не такими, какими он их знает.

«Метафизика» I. I, пер. Зеворта и Пьеррона.

II. Различные роды причин ▲

Очевидно, что нужно приобрести знание о первых причинах, так как, по нашему мнению, мы знаем тогда, когда полагаем, что знаем первую причину. Можно различить четыре причины. Первая есть сущность, форма, свойственная каждой вещи¹; ибо то, что делает существование вещи возможным, заключается всецело в понятии о том, что она есть; стало быть, первое основание бытия есть его причина и принцип. Вторая причина есть материя². Третья – принцип движения³. Четвёртая соответствует предшествующей причине: это конечная причина вещей, благо – так как благо есть цель всего создания.

¹) Это то, что схоластики называли causa formalis. forma substantanalis. – формальная причина. Форма субстанциональный анализ. См. «Историю философии»);

²) Causa materialis. – материальная причина;

³) Causa efficiens. – побудительная причина.

III. Критика философии Платона ▲

Платон в своей юности узнал от Кратила¹, своего первого учителя, мнение Гераклита, что все чувственные объекты подлежать вечному изменению и что знание об этих объектах невозможно. Такое мнение он сохранил в своём учении. С другой стороны, будучи учеником Сократа, труды которого, правда, касаются только морали, а не всей природы, но который тем не менее в морали целью своих исследований признавал всеобщее и первый попытался дать определения, Платон, как последователь его учения, привыкший к изучению всеобщего, полагал, что определения должны применяться к существам иным, не чувственным; потому что, полагал он, каким образом дать общее определение непрерывно изменяющихся чувственных объектов? Такие существа он называет Идеями, прибавляя, что чувственные объекты находятся вне идей и получают от них своё название; ибо все объекты одного рода получают тоже название, как и идеи в силу своего участия в Идеях (participatio). Единственное изменение, которое он внёс в науку и есть это слово участие (participatio). Действительно, уже пифагорейцы утверждали, что объекты существуют в подражание числам, а Платон говорит, что они существуют благодаря своему участию в них, так что изменилось только слово. Ни Платон, ни пифагорейцы не занимались исследованием того, в чём состоит это участие или это подражание Идеям.

¹) Кратил, ученик Гераклита, доводил его учение до крайних выводов; по утверждению Аристотеля («Метафизика» IV, гл. V) он доходит до того, что осуждал людей на абсолютное молчание в силу абсолютной недостоверности всего сущего.

«Метафизика» I, I.

Мораль ▲

I. Действие и наслаждение ▲

Наслаждение завершает действие и дополняет его; оно присоединяется к нему, как цвет юности присоединяется к юности.

Почему не продолжаются непрерывно наслаждения или страдания? Потому что все человеческие способности не могут действовать непрерывно; стало быть, наслаждение не может длиться вечно, так как оно есть последствие действия. По этой же причине известные вещи нравятся нам своей новизной, а потом это наслаждение уменьшается. В первую минуту разум охватывается волнением, все его силы стремятся к предмету так же, как устремляется на него напряжённый взор. Потом действие лишается своей живости и поэтому удовольствие притупляется.

Деятельность каждого существа бывает направлена на то, что оно наиболее любит: тот, кто любит музыку, хочет слышать только мелодии; тот, кто любит науку, посвящает свой разум изучению, и тоже можно сказать о всех других людях.

Но наслаждение дополняет их действия; оно дополняет также и жизнь, столь страстно любимую всеми существами; стало быть, они имеют основание ценить наслаждение, так как для каждого из них оно есть дополнение жизни, к которой все столь сильно привязаны.

«Мораль к Никомаху» — пер. Бартелеми С. – Илера.

II. Зародыши идеи свободы у Аристотеля. Условия добродетели ▲

Следует отметить одно различие, существующее между добродетелью и искусством. Произведения искусства обладают совершенством, свойственным только им одним и поэтому достаточно, чтобы они обладали известной формой. Действия же, порождаемые добродетелью, будут справедливыми не потому только, что они обладают известной формой; кроме этого, необходимо, чтобы тот, кто действует, находился в самую минуту действия в известном нравственном расположении.

Первое условие состоит в том, чтобы он знал, что он делает; второе в том, чтобы он хотел этого действия в силу обдуманного выбора и в том, чтобы он хотел действия ради самого действия; наконец, третье условие состоит в том, чтобы, действуя, он действовал с твёрдой и непоколебимой решимостью никогда не поступать иначе.

там же I. III.

III. Свобода ▲

Можно ли рассуждать обо всём? Всё ли подлежит обсуждению? Или есть некоторые вещи, обсуждение которых невозможно? Никто не спорит о вечных истинах и вечных явлениях, например о мире или о той аксиоме, что диаметр и сторона несоизмеримы. Точно также нельзя спорить об известных явлениях, подчинённых движению, но совершающихся вечно по одинаковому закону, или в силу непобедимой необходимости, или по собственной своей природе, или по какой-либо другой причине, как, например, о солнцестоянии и равноденствии.

Невозможно также спорить об явлениях, происходящих то тем, то иным способом, как например засуха или дождь; или о событиях, зависящих единственно от случая, как например находка клада.

Мы рассуждаем только об тех явлениях, которые находятся в нашей власти, а обо всех этих явлениях мы до сих пор ничего не говорили. Природа, необходимость и случай кажутся нам причинами многих явлений, но к таким причинам нужно прибавить ещё разум и всё то, что производится по воле человека.

Люди обсуждают о тех явлениях, которые они, по их мнению, в состоянии произвести. Таким образом обсуждение специально применяется к таким явлениям, которые будучи подчинены обыкновенно правилам, тем не менее остаются, в частности, неизвестными и определить которые заранее нельзя. Тем не менее, мы не обсуждаем вообще устанавливаемой себе цели, а только средства, которые должны нас привести к ней.

там же I. III.

IV. Счастье, цель человека. Сущность счастья ▲

Так как, по-видимому, существует несколько целей и так как некоторые из них, как например богатство и вообще все те цели, которые можно назвать орудиями или средствами, мы можем преследовать ради других целей, то очевидно, что все эти цели несовершенны и неокончательны сами по себе. Высшее же благо должно быть чем-то совершенным и окончательным. Стало быть, если существует что-либо одно, что окончательно и совершенно, то оно и есть благо, к которому мы стремимся; если существует несколько целей такого рода, то самая окончательная из них есть это благо.

По нашему мнению, благо, к которому следует стремиться ради него самого, совершеннее того блага, к которому мы стремимся ради другого – одним словом совершенным, окончательным и полным мы можем назвать только то, что достойно стремления к нему само по себе, а не ради другой какой-либо цели.

По-видимому, счастье обладает именно таким свойством; мы стремимся вечно к нему ради него самого, а не ради чего-либо другого. Наоборот, когда мы стремимся к почестям, к наслаждению, к знанию, к добродетели в какой бы то ни было форме, мы несомненно желаем всех этих благ ради них самих, так как желаем обладать ими независимо от всех других их последствий; и тем не менее мы желаем их также и ради счастья, потому что мы верим, что эти различные блага могут дать нам его, тогда как никто не может желать счастья ради чего либо иного, кроме него самого.

Кроме того, к этому же заключению мы придём, если мы примем во внимание идею о независимости, приписываемой нами совершенному и высшему благу. Очевидно, мы считаем его независимым от чего бы то ни было. Когда мы говорим о независимости, мы признаём независимым то, что взятое в отдельности может сделать жизнь желательной и независящей от чего бы то ни было, – а именно таково и есть счастье.

Мы можем утверждать, что счастье для того, чтобы быть наиболее желательным из всех благ, совсем не нуждается в прибавлении чего бы то ни было. Если бы к нему следовало бы прибавить что бы то ни было, то очевидно, что было бы достаточно прибавления самого ничтожного из благ, чтобы сделать его ещё желательнее, потому что тогда прибавлением к нему чего-либо мы получили бы самую высшую сумму благ. Стало быть, счастье есть нечто окончательное, совершенное и само по себе довлеющее, так как оно есть цель всех действий, возможных для человека.

Признав, что счастье есть бесспорно величайшее из благ, высшее благо, может быть, было бы желательно определить более ясно его сущность.

Самое верное средство для достижения полного понятия об этом вопросе состоит в определении действия, наиболее свойственного человеку. Как для музыканта, для скульптора, для всякого артиста, для всех вообще, которые производят что-либо и каким-либо образом действуют, благо и совершенство сосредотачиваются в их специальной работе, так и человек, по моему мнению, должен находить благо в свойственном ему деле, если только существует специальное дело, которое должен исполнить человек.

Возможно ли, чтобы каменщик, плотник и прочие имели специальное дело и свойственные им действия, и только один человек не имел свойственного ему дела? Неужели он осуждён природой на бездеятельность? Глаз, рука, нога, вообще каждая часть тела, очевидно исполняют какую-нибудь специальную функцию; нельзя ли предположить, что и человек, независимо от всех этих различных функций, имеет ещё свою, свойственную только ему функцию? Какова же эта специальная функция?

Жизнь есть функция, общая – человека даже с растением и поэтому в ней нельзя видеть его специальной функции. Стало быть, мы должны исключить жизнь питания и развития. Дальше идёт жизнь чувственная, но такая жизнь свойственна и другим существам: лошади, быку, и вообще всякому животному также, как и человеку.

Остаётся, стало быть, деятельная жизнь существа, одарённого разумом. Поэтому специальной функцией человека будет действие души, сообразное с разумом.

Если это верно, мы можем признать, что дело, свойственное человеку вообще, есть жизнь известного рода и что эта особая жизнь есть деятельность души, непрерывный ряд действий, согласных с разумом.

Благо и совершенство различны для каждого объекта, сообразно с специальными способностями этого объекта. Стало быть, благо, свойственное человеку, есть душевная деятельность, управляемая добродетелью, а так как существует несколько добродетелей, то благо есть душевная деятельность, управляемая высшей и самой совершенной из добродетелей. Прибавим, что эти условия должны исполнятся во время всей жизни; одна ласточка не делает весны, не делает её и один хороший день; и нельзя утверждать, что достаточно одного дня счастья или даже более продолжительного времени, чтобы сделать человека счастливым.

там же I. I. гл. I, IV

V. О дружбе и о справедливости ▲

Дружба есть некоторого рода добродетель, или по крайней мере, она всегда сопровождается добродетелью. Кроме того, она есть одна из необходимых потребностей жизни. Никто, даже обладая всеми другими благами, не захотел бы жить без друзей. Можно даже утверждать, что дружба составляет опору государства и что 204 законодателя заботятся о ней ещё больше, чем о справедливости. Согласие сограждан имеет некоторое сходство с дружбой, а законы хотят прежде всего установить такое согласие и уничтожить раздор, как самого вредного врага государства. Когда люди любят друг друга, они не нуждаются в справедливости. Наоборот, как бы они не были справедливы, они нуждаются в дружбе и самое справедливое на свете бесспорно есть справедливость, вдохновляющаяся доброжелательством и любовью.

Дружба не только необходима, но и прекрасна и почтенна. Мы одобряем тех, которые любят своих друзей, потому что любовь к друзьям кажется нам одним из благороднейших чувств, свойственных нашему сердцу. Некоторые даже полагают, что добродетельный человек и любящий человек одно и тоже.

VI. Невозможно иметь дружбу к неодушевлённому предмету ▲

Никто не называет дружбой любовь или склонность, которые мы иногда чувствуем к неодушевлённым предметам, потому что слишком очевидно, что в этом случае не может быть взаимной любви и что невозможно желать им добра. Например, только в шутку можно пожелать добра вину, которое мы пьём. Можно пожелать только, чтобы вино сохранилось, и чтобы можно было пить его когда угодно. О друге же мы говорим, напротив, что нужно желать ему добра единственно ради него самого; благожелательными называют людей, желающих добра другим даже в том случае, когда они не пользуются взаимной любовью. Благожелательство, когда оно взаимно, должно считаться дружбой.

VII. Различные основания дружбы ▲

Когда мы любим ради интереса и ради пользы, мы преследуем, в сущности, только своё личное благо. Когда мы любим ради удовольствия, мы преследуем только это удовольствие. В обоих случаях мы любим любимого нами человека не за то, что он есть в действительности, мы любим его просто постольку—поскольку он полезен и приятен нам. Стало быть, такая дружба есть дружба не прямая, а случайная, потому что мы любим любимого нами человека не за то, что он одарён известными свойствами, а единственно ради доставляемой им нам выгоды. Дружба подобного рода очень легко разрывается, потому что такие друзья недолго остаются одинаковыми. Когда они перестают быть полезными и приятными, мы перестаём их любить.

Совершенной дружбой можно назвать только дружбу людей добродетельных и похожих друг на друга своей добродетелью; такие люди желают друг другу добра постольку—поскольку они сами добры – прибавлю, что они добры сами по себе. Те, которые желают своим друзьям добра по этим благородным мотивам, суть друзья по преимуществу. Они друзья сами по себе, по своей природе, а не случайно. Потому то дружба таких великодушных сердец сохраняется до тех пор, пока они сами остаются добрыми и добродетельными; а добродетель есть нечто прочное. Каждый из друзей абсолютно добр сам по себе и добр также для своего друга, потому что добрые абсолютно добры и в то же время полезны друг другу. Можно даже прибавить, что они взаимно приятны друг другу.

VIII. Объяснение удовольствия, доставляемого дружбой ▲

Жизнь сама по себе хороша и приятна и это доказывается тем, что все находят в ней известную прелесть и в особенности добродетельные и счастливые люди. Для этих последних жизнь наиболее желательна и их существование, бесспорно, наиболее счастливо. Видящий чувствует, что он видит, слышащий чувствует, что он слышит, ходящий чувствует, что он ходит и так далее; в нас есть нечто, чувствующее собственное действие¹; так что мы можем чувствовать, что мы чувствуем и мыслить, что мы мыслим. А чувствовать, что мы чувствуем или чувствовать, что мы мыслим – значит чувствовать, что мы существуем, так как мы уже говорили, что существовать значит чувствовать или мыслить. Чувствовать же, что мы живём, приятно само по себе, потому что жизнь естественно хороша; чувствовать в самих себе благо, которым мы обладаем, наслаждение. Потому то жизнь дорога всем и в особенности она дорога добрым людям, потому что для них жизнь есть одновременно и добро и наслаждение; они испытывают глубочайшее наслаждение уже потому одному, что они сознают о присутствии в себе добра.

Каков добродетельный человек относительно себя самого, таков он и по отношению к своему другу, так как для него друг есть второе я.

Стало быть, насколько человек любит и желает своего собственного существования, настолько же или почти настолько же он желает существования своего друга. Но мы уже сказали, что мы любим существование потому, что знаем, что существование хорошо; и это сознание само по себе полно отрады. Поэтому нужно иметь также и сознание о существовании друга, а это возможно только тогда, когда мы живём с ним и обмениваемся с ним словами и мыслями. Такую жизнь можно назвать настоящей человеческой общей жизнью, а не совместной жизнью, как на пастбище, как у животных. Если существование само по себе есть нечто желательное для счастливого человека, так как оно хорошо по природе и приятно, то из этого следует, что таково же для нас и существование друга; то есть очевидно, что друг есть благо, которого следует желать; чего мы желаем, иначе наше счастье будет неполным. Потому то человек для того, чтобы быть абсолютно счастливым, должен иметь добродетельных друзей.

¹) Т.е. сознание

Политика ▲

I. О государстве ▲

Очевидно, что всякое государство есть ассоциация, а всякая ассоциация составляется только ради какого-нибудь блага; так как люди, кто бы они ни были, никогда ничего не делают иначе, как ради того, что им кажется хорошим. Стало быть очевидно, что все ассоциации стремятся к какому-нибудь благу и что самое важное из всех благ должно быть целью самой важной из ассоциаций, той ассоциации, которая включает в себя все другие; такую ассоциацию и называют государством или политической ассоциацией.

Государство есть естественный факт, потому что человек по природе есть существо общественное и тот, кто остаётся дикарём по природе, а не в силу случая, есть существо или высшее или низшее сравнительно со всем человеческим родом. К нему можно бы применить слова Гомера:

Без семьи, без законов, без дома.

Человек, который будет таков по природе, будет постоянно стремиться к борьбе, потому что он настолько же неспособен к согласию с другими, как хищные птицы.

Человек гораздо более общественное существо, чем пчёлы и все другие животные, живущие стадами и это потому, что природа, как я это уже часто утверждал, ничего не делает напрасно и она дала речь только одному человеку.

Естественная необходимость государства и его превосходство над личностью доказывается тем, что, если бы мы не признали этого, личность могла бы довольствоваться сама собой, будучи отделённой от общества и от других личностей; тот, кто не может жить в обществе и настолько независим, что не нуждается в нём, не может быт членом государства. Он или животное или бог.

Поэтому природа инстинктивно влечёт всех людей к политической ассоциации; первый, учредивший её, оказал человечеству громадную услугу, потому что человек, достигший до полного совершенства, выше всех животных; но за то он ниже всех, если живёт без законов и без справедливости. Действительно, нет ничего чудовищнее вооружённой справедливости.

Человек получил от природы орудия мудрости и добродетели, и он должен пользоваться ими в особенности против своих дурных страстей; без добродетели он есть существо самое извращённое и самое жестокое; он подчиняется тогда только грубым влечениям любви и голода. Справедливость есть общественная необходимость, потому что право есть правило политической ассоциации, а определение справедливого и составляет право.

«Политика» I, I пер. Бартелеми С. – Илера.

II. Цель государства ▲

Если бы политическая ассоциация составилась ради богатства, то доля каждого из её членов определялась бы пропорционально их собственности; в этом случае защитники олигархии были бы тогда вполне правы, потому что было бы несправедливым, что бы тот член государства, который внёс одну мину из ста, имел бы такую же долю, как и другой, который внёс девяносто девять мин; но политическая ассоциация имеет целью не только материальное существование её членов, но и их счастье и их добродетель¹(Р); иначе такая ассоциация могла бы устроиться и другими животными; однако животные не составляют такой ассоциации, ̶ так как они не способны к счастью и не имеют свободной воли.

Точно также политическая ассоциация не имеет единственной своей целью оборонительный и наступательный союз между личностями или их взаимные отношения, или их взаимные услуги. Государство не состоит только в общности территорий, в обеспечении личных благ, в торговых и меновых (натуральный обмен вещами) отношениях; эти предварительные условия необходимы для существования государства и тем не менее даже при соблюдении их государство ещё не будет существовать. Оно есть ассоциация счастья и добродетели семей и различных классов населения ради полного существования, которое удовлетворяет само себя²(Р).

Там же I. III

¹) Здесь следует подразумевать только политическую добродетель, справедливость, т.е. уважение к правам, общественное условие всех других добродетелей. Государство не имеет целью добродетели вообще, так как это повело бы к деспотическому вмешательству в частную или в религиозную жизнь граждан. Государство имеет целью защиту прав и доверивших ему общих интересов;

²) Тут Аристотель впадает в преувеличение, общее всем политикам древности, дававшим слишком большое значение государству и слишком малое личности. Несомненно, государство есть ассоциация ради счастья и добродетели, но правительство не обязывает делать граждан добродетельными или счастливыми во всех отношениях. Оно защитник прав, по существу, и заведывающий общими интересами только случайно. Всё остальное не входит в его компетенцию.

(Р) [Видно, автор или переводчик не совсем поняли, вероятно Аристотель указывает не на частное правило, а на общий закон, слово закон здесь взято в абсолютном смысле, который указывает на естественную необходимость составления государства и его превосходства над личностью, а это зависит от естественной необходимости или воли всех или многих всё остальное выводится из этой необходимости, а не наоборот.

В отличие от поведения животного, человеческая деятельность реализует не заложенную видовым опытом программу, определяемую чисто биологическими потребностями, а предполагает выработку самой программы, как путём свободного выбора одного из возможных направлений и мотивов, так и путём выдвижения новых целей и задач, то есть природное орудие мудрости; этот принцип обуславливает счастье и добродетель на что и указывает Аристотель, дескать без него такая ассоциация могла бы устроится и другими животными.

Далее частная и религиозная жизнь граждан не может быть настолько личной, насколько она несёт угрозу самому государству, потому что если каждый будет жить по законам естественного состояния, у разума не больше прав будет чем у желания, ведь не все от природы определены к деятельности по правилам и законам разума, но, наоборот, все родятся ничего не знающими, и большая часть жизни проходит прежде, чем они могут узнать истинный образ жизни и приобрести навык в добродетели, следовательно нет никакой ошибки в преувеличение значения государства в жизни личности в рассуждениях Аристотеля]

III. Аристократия и демократия ▲

Следует ли вручить абсолютную власть во всех делах нескольким гражданам? Это значило бы унизить всех тех, которые исключены из политических функций; при этом общественные должности будут отличием и власть, постоянно находящаяся в руках нескольких граждан, необходимо унижает всех остальных. Не лучше ли отдать власть одному человеку? Но это значило бы усилить недостатки олигархии, так как ещё большее количество людей было бы лишено права занимать общественные должности. Кроме этого, можно сказать, что было бы большой ошибкой заменить власть закона властью личности, всегда подчинённой страстям, волнующим всякую человеческую душу.

Вручение власти толпе, а не выдающимся личностям, которых всегда меньшинство, кажется нам справедливым и верным решением вопроса, хотя такое решение и не устраняет ещё всех затруднений. Действительно, можно признать, что большинство, каждый из членов которого, взятый в отдельности, есть средний человек, тем не менее выше выдающихся людей, взятых как в отдельности, так и в массе, настолько же, насколько обед, даваемый на общественные средства, блестящее обеда, даваемого одним лицом. В толпе каждая личность имеет свою долю добродетели и мудрости и все вместе, можно сказать, составляют одного человека, обладающего бесчисленным количеством рук, ног и чувств и высшей нравственностью и разумом. Потому то толпа и составляет такие верные суждения о произведениях музыки или поэзии: один замечает одну часть произведения, другой – другую, а всё собрание составляет суждение о целом.

Там же

IV. Ответ на аргументы Платона в пользу аристократии против верховной власти народа ▲

Нам скажут, что только те, которые умеют делать что-нибудь, обладают способностью выбора; геометр должен выбирать геометров, а кормчий – кормчих; если в некоторых ремёслах и можно работать без обучения, всё-таки нельзя работать лучше специалистов. Поэтому нельзя предоставлять толпе право выбора должностных лиц и права получать от них отчёт в их управлении.

Такое возражение неверно на основании тех мотивов, о которых я говорил выше, если только мы не предположим, что толпа совершенно развращена.

Я признаю, что отдельные личности будут составлять суждения менее верные, чем учёные, но общее их мнение выше или по крайней мере не ниже. Во многих случаях артист не бывает лучшим судьёй, в особенности в тех случаях, когда мы можем понять его произведение, хотя бы и не владели его искусством. Достоинства дома, например, могут быть оценены тем, кто его построил, но ещё лучше они могут быть оценены теми, кто в нём живёт; точно также матрос лучше может управлять кораблём, чем его строитель, а об обеде судить обедающий, а не повар.

Там же I. III

V. Политическое равенство ▲

Все науки, все искусства имеют целью благо; первое из благ должно быть высшей целью высочайшей из всех наук, — такая наука есть политика.

Благо в политике состоит в справедливости, говоря другими словами в общественной пользе; вообще полагают, что справедливость есть равенство; нужно определить, в чём состоит равенство и в чём состоит неравенство – и этот трудный вопрос и составляет предмет политической философии.

Могут утверждать, что политическая власть должна распределяться не равно, а пропорционально каким-нибудь заслугам, причём во всех других отношениях все граждане остаются совершенно равными, что права и общественное значение должны видоизменяться сообразно с достоинством личностей. Но если этот принцип верен, тогда свежий цвет лица, высокий рост или какое-либо иное преимущество могли бы дать человеку право на большую долю политической власти – потому то ошибочность такого принципа очевидна.

Нет справедливости не в одной из привилегий, во имя которых каждый требует власти для себя и порабощения для других. Справедливость – это равенство и равенство в справедливости настолько же полезно всему государству, насколько оно полезно каждому из граждан. Гражданин вообще есть личность, имеющая долю во власти и повиновении¹, хотя положение гражданина изменяется сообразно с общественным строем; в совершенной республике личность может и хочет попеременно то повиноваться, то управлять, на основании правил добродетели.

(¹Замечательное определение, включающее и право и обязанности граждан).

Там же I. III

VI. Царская власть ▲

Следует ли во всех тех случаях, когда закон не даёт никакого решения или не даёт справедливого решения, передать такое решение власти личности, стоящей над всеми другими или власти большинства? В настоящее время большинство решает, обсуждает и избирает в общественных собраниях и все его решения относятся к частным случаям. Каждый из членов большинства, взятый отдельно, может быть и ниже личности, о которой я говорю; но государство состоит именно из такого большинства, а обед, на который каждый вносит свою долю, всегда полнее и лучше обеда отдельной личности; это то и делает толпу в большинстве случаев лучшим судьёй, чем какую-либо личность.

Кроме того, большое количество всегда менее испорчено, как например большая масса воды, поэтому большинство труднее подкупить, чем меньшинство. Когда личность увлекается гневом или какой-нибудь другой страстью, её суждения по необходимости делается неверным; но было бы трудно, чтобы большинство пришло в ярость или ошибалось.

Тем, которые хвалят превосходство царской власти можно задать вопрос: какую судьбу они приготовили детям царя? Не должны ли и они также царствовать? Но если они таковы, каких мы часто видали, то такая наследственность будет роковой для общества.

Нам скажут, что царь имеет возможность не передавать свою власть своему потомству. Но этому трудно поверить: – такое положение слишком рискованно и подобное бескорыстие требовало бы героизма, который выше человеческих сил.

Поэтому справедливо, чтобы доли власти и повиновения каждого были совершенно равны, – а именно это и достигается только законом, и закон есть государственный строй. Стало быть, следует предпочесть власть закона власти одного из граждан; если же власть должна быть передана многим гражданам, то на основании того же принципа они должны быть только стражами и слугами закона; так как существование общественных должностей неизбежно, то было бы очевидной несправедливостью давать одному человеку высшую власть с исключением всех тех, которые не хуже его.

Чтобы ни говорили, одна личность не может сделать больше, чем закон в том случае, когда этот последний бессилен; во всех тех случаях, когда закон молчит, можно полагаться на здравый смысл и на справедливость должностных лиц, выбранных на основании этого же закона. Мало этого, он даёт им право исправить все его недостатки, когда опыт доказал, что такое исправление возможно. Поэтому желать власти закона — значит желать, чтобы разум царствовал вместе с законом; желать же единоличной власти значит желать власти человека и зверя, потому что увлечение инстинкта и страсти портят даже лучших людей, когда они получают власть; закон же есть бесстрастный разум.

Человек не может самолично видеть всё, поэтому необходимо, что бы он передавал свою власть многим подчинённым – поэтому не лучше ли с самого начала установить раздел власти, чем предоставлять его воли одной личности? Кроме этого, против единоличной власти всегда остаётся в силе то возражение, о котором мы уже говорили: если добродетельный человек заслуживает власти в силу своего превосходства, то двое добродетельных людей ещё более заслуживают её. Припомните слова поэта о:

«Двух честных товарищах, вместе идущих».

И молитву Агамемнона, просящего у неба

«Десятерых советников, мудрых как Нестор».

Казалось бы, нелепым утверждать, что человек, обладающий для образования своего суждения только двумя глазами и двумя ушами и для действия только двумя руками и двумя ногами, может лучше пользоваться властью, чем многочисленное собрание личностей. При настоящем положении дел государи вынуждены, так сказать, умножать свои глаза, уши, руки и ноги, разделяя власть с своими приверженцами и личными друзьями.

Там же III. IX

VII. Политическое превосходство среднего класса ▲

Во всяком государстве имеются три отдельных класса: граждане очень богатые, граждане очень бедные и граждане достаточные, положение которых занимает середину между двумя крайностями. Если мы признали, что умеренность и середина во всём есть лучшее, то очевидно, что среднее состояние будет наиболее удобным. Оно действительно легче, чем всякое другое состояние, подчиняется велениям разума, которым очень трудно повиноваться, если мы обладаем каким-нибудь чрезвычайным преимуществом: красотой, силой, благородным происхождением, богатством, или, наоборот, страдаем от какого-нибудь чрезмерного унижения, бедности и слабости. В первом случае гордость, обуславливаемая блестящим положением, увлекает людей к преступлениям, а во втором несчастье ведёт к проступкам; преступления и совершаются всегда или по гордости или по несчастию. Оба крайние класса, пренебрегая своими политическими обязанностями в городе или сенате, одинаково опасны для государства.

Следует ещё прибавить, что при чрезмерном превосходстве, которое даёт человеку его богатство, многочисленность приверженцев или другие преимущества, он не умеет или не хочет повиноваться. С детства в родительском доме он получает эту привычку к непослушанию, а роскошь, которой он постоянно окружён, не позволяет ему повиноваться и в школе. С другой стороны, крайняя нищета развращает не менее, чем богатство. Бедность мешает выучиться повелевать и учит только повиноваться, как раб; чрезмерное же богатство мешает человеку, подчинятся, какой-либо власти и учит его только повелевать со всем деспотизмом тирана. При этом в государстве будут существовать только господа и рабы и не одного свободного человека. С одной стороны завистливая подозрительность, с другой – презрительное тщеславие; и то и другое далеки от взаимного благоволения и от общественного братства, которое есть следствие благоволения. Кто захочет иметь даже на одну минуту врага рядом с собой? Для государства в особенности необходимы люди равные и подобные друг другу, а таких найти можно только в среднем состоянии; государство неизбежно управляется лучше, когда оно составлено из таких элементов, которые, по нашему мнению, и служат его естественной опорой.

Там же VI. IX

VIII. Тиран и средства, к которым он должен прибегать для сохранения своей власти ▲

Средства тирана таковы: подавлять всякое превосходство, отделываться от честных

людей, запрещать собрания и ассоциации, воспрещать обучение и всякое просвещение т.е. мешать всему, что обыкновенно даёт храбрость и доверие к себе, препятствовать досугу и всяким собраниям для общественного увеселения и делать всё для того, чтобы подданые оставались неизвестными друг другу, потому что взаимные отношения ведут к взаимному доверию.

Далее тиран должен знать малейшие движения граждан и в некотором роде принуждать их никогда не выходить из городских стен для того, чтобы быть осведомлённым обо всём, что они делают, и таким постоянным рабством приучать их к низости и к боязливости; таковы средства употребляемые у персов и у варваров – средства тиранические, имеющие в ввиду всегда одну и ту же цель.

А вот и другие средства тирании: знать всё, что говориться и делается поддаными, иметь шпионов, подобных тем женщинам, которых в Сиракузах называют доносчицами, посылать их, как делал Гиерон, в общества и собрания, потому что когда боятся шпионства, бывают менее откровенны и все молчат, когда кто-нибудь заговорит; сеять раздор и клевету между гражданами, ссорить друзей, раздражать народ против высших классов и разъединять между собой этих последних.

Другой принцип тирании состоит в том; чтобы разорять подданых для того, чтобы с одной стороны ей ничего не стоило содержание стражи и чтобы с другой стороны подданые, занятые добыванием ежедневного пропитания, не имели времени составлять заговоры. В виду этого были построены египетские пирамиды, священные памятники Циклопов, храм Юпитера Олимпийского Писистратидами и громадные постройки Поликрата в Самосе; все эти работы имели одинаковую цель: постоянное занятие и разорение народа. Подобные же средства можно видеть в системе налогов, существующей в Сиракузах: в течении пяти лет Дионисий поглотил налогами ценность всей собственности.

Тиран также постоянно ведёт войны для того, чтобы занять деятельность подданых и заставить их чувствовать постоянную нужду в военном вожде. Царская власть опирается на преданность, а тирания поддерживается только вечным недоверием к её друзьям, потому что она знает, что если все подданые желают ниспровергнуть тирана, то сделать это в особенности способны его друзья.

Тирания любит злых именно потому, что она любит лесть, а свободный человек не может унижаться. Честный человек умеет любить, но он не льстит. Кроме того, злые полезны для исполнения коварных предприятий.

Свойство тирана отталкивать всех, сердце которых гордо и свободно.

Все средства, употребляемые тиранией для сохранения власти, развращают подданых. Можно разделить их на три главных рода, которые составляют постоянную цель тирании: во первых, нравственное унижение подданых, потому что сердца, доведённые до унижения, никогда не подумают о возмущении; во вторых; недоверие граждан друг у другу, потому что тирания может быть ниспровергнута только тогда, когда граждане достаточно объединены; поэтому тиран преследует честных людей, как прямых врагов своей власти не только потому, что такие люди отвергают всякий деспотизм, как унижающий, но и потому ещё, что они верят в себя и пользуются доверием других и что они не способны изменить друг другу или кому бы то ни было. Наконец, третья цель, преследуемая тиранией, состоит в ослаблении и разорении подданых, потому что никто не предпринимает невозможного, а следовательно, нельзя разрушить тирании, когда нет средств её ниспровергнуть.

Теология ▲

I. Действительное предшествует возможному; Бог предшествует всем другим существам ▲

Если бы прежде всего существовала возможность, ничто существующее не существовало бы, потому что то, что имеет возможность существовать, может и не существовать. В этом случае примем ли мы мнение теологов, по которому всё происходит от мрака или принцип физиков: «все вещи существовали вместе¹», невозможность будет одинакова²: каким образом могло бы существовать движение, если бы оно не имело причины в действии? Вещество само не приходит в движение; его приводит в движение рука работника; земля не оплодотворяет сама себя; её оплодотворяют семена³. Поэтому некоторые философы, например Левкипп и Платон, допускали вечное действие; ибо движение, по их мнению, вечно, но они не объясняли ни почему, ни как происходит движение, ни его причины, ни его сущности. И однако ничто не приводится в движение случайно: необходимо, чтобы движение имело начало, принцип.

Анаксагор признавал первенство действия, ибо разум есть действительный принцип, также и Эмпедокл, признававший принципом Дружбу и Раздор и философы, признающие движение вечным, например Левкипп. Стало быть, нельзя утверждать, что в неопределённое время существовали только хаос и ночь. Мир всегда был таков, каков он есть. Если периодическая последовательность явления всегда одинакова, то должно быть существо, действие которого всегда остаётся вечно одинаковым.

Первый принцип есть также лучший; он есть причина вечного однообразия; тогда как другой⁴ есть причина различия.

¹) учение Анаксагора;

²) нет причины или разума, которые заставили бы перейти от возможности к действию;

³) так как в семени уже невидимо заложено всё деятельное сложного мира;

⁴) материя

«Метафизика» кн. XII, перевод Пьеррона (Пьер – Алексис) и Шарля Зеворта.

II. Первый двигатель приводит в движение мир внушаемой ему любовью ▲

Есть нечто вечно движущее – это бытие (в самом широком смысле – существование, то, что было всегда), движущее, не будучи само приводимо в движение, бытие вечное, чистая сущность и чистая действительность.

Оно приводит в движение следующим образом: желательное и разумное приводят в движение, не будучи сами приводимы в движение; первое же желательное тождественно с первым разумным, потому что объект желания есть то, что кажется прекрасным, а объект воли есть то, что прекрасно. Мы желаем чего-нибудь, потому что оно кажется нам хорошим, а не оно кажется нам таким, потому что мы его желаем. Стало быть, принцип в этом случае есть мышление, а мышление приводится в движение разумным.

Неподвижное бытие приводит в движение, как объект любви, а то, что приводится в движение им, передаёт движение всему остальному. Для всего движущегося существует возможность изменения. Бытие, сообщающее такое движение, есть неподвижный двигатель. Стало быть, неподвижный двигатель есть необходимое бытие и постольку—поскольку оно необходимо, оно есть благо.

Там же

III. Божественное блаженство ▲

Таков принцип, на котором держится небо и вся природа. Мы можем пользоваться полным счастьем только в течении некоторого времени. Он же обладает им вечно, что для нас невозможно. Для Него наслаждение есть Его действие. Самые величайшие наши наслаждения суть бодрствование чувства и мысли, и это потому, что они суть действия; надежда и воспоминание суть наслаждения только в силу своего отношения к этим действиям. Мышление само в себе есть мышление о том, что наилучшее, а мышление по преимуществу есть мысль о том, что есть благо по преимуществу. Разум мыслит сам себя, охватывая разумное, ибо при этом прикосновении, при этом мышлении он сам делается разумеемым. Стало быть, существует тождество между разумом и разумеемым; разум есть способность воспринимать разумеемое и сущность, деятельность разума есть обладание разумеемым. Такое божественное свойство разума в высочайшей его степени встречается в божественном разуме и созерцание есть наслаждение и высшее счастье.

Если бог вечно наслаждается счастьем, которое известно нам только временно, Он достоин нашего удивления; Он ещё достойнее его, если блаженство Его ещё выше. А оно действительно выше. В нём есть жизнь, ибо действие разума есть жизнь и бог есть сама действительность разума; такая действительность сама в себе и есть его совершенная и вечная жизнь. Поэтому мы и называем бога вечным, совершенным, живым. Стало быть, жизнь и вечное постоянство суть свойства бога; они сами есть бог.

IV. Бог есть вечный разум сам себя мыслящий ▲

Нам следует разрешить несколько вопросов относительно разума¹. Разум есть самое божественное из всего, что нам известно; каково же должно быть его постоянное состояние, чтобы он был таковым в действительности? Если бы он не мыслил, если бы он был подобен уснувшему человеку², в чём же тогда заключалось бы его достоинство?(Р)

Если же он мыслит, но его мысль зависит от другого принципа, так что его сущность будет уже не сама мысль, а только простая способность мыслить, то он не может тогда быть высшей сущностью, потому что значение ему придаёт именно мышление³.

Потом – что он мыслит? Или он мыслит сам себя или какой-нибудь другой объект. В последнем случае объект его мышления или всегда одинаков или изменяется. Чрезвычайно важно знать, есть ли его мышление – благо или первая попавшаяся вещь? Не будет ли нелепостью полагать, что объектом его мышления служит то или другое (конечное, безобразное и злое). Есть вещи (т.е. зло), которые лучше не видеть, чем видеть; если бы было не так, то мысль не была бы превосходнее всего. Стало быть, разум мыслит сам себя, так как именно он превосходнее всего и мысль есть мысль мысли⁴.

Знание, чувство, мнение, рассуждение имеют, напротив, объект, отличный от них самих; сами собой они занимаются только случайно.

Для невещественных существ мыслимое не имеет отдельного существования от того, кто мыслит; между ними существует тождество: мысль тождественна с мыслимым

¹) Здесь говорится о разуме бога

²) «Не следует представлять себе богов спящими, подобно Эндимиону». Платон говорит в «Софисте», что бог участвует в высочайшем и священном разуме)

(Р) можно сказать и так: у большинства людей действие разума находится под влиянием животных инстинктов, покоряясь силе низменных чувств, страстей и пороков, человек как бы находится во сне. С пробуждением его, т.е. с ослаблением или устранением страстей, разум в полной мере сам себя начнёт мыслить, т.е. постигать – становится совершеннее

³) Т.е. сам акт мышления.

⁴) Знаменитая формула Аристотеля: ἔστιν ἡ νόησις νοήσεως νόησις

V. Высшее мышление имеет простой объект, не отличающийся от мыслящего субъекта ▲

Остаётся ещё один вопрос: есть ли объект мысли сложное – и в этом случае разум изменялся бы, потому что он последовательно рассматривал бы части целого – или, наоборот, всё, лишённое вещественности, неделимо. Для вечной мысли объект вечно неделим, каким он бывает по временам и для человеческого разума и для всякого разума, объект которого сложен. Человеческий разум не всегда понимает благо – постепенно; он понимает своё высшее благо в один неделимый момент времени. Но и тогда его объектом служит не сам он, тогда как вечная мысль, также охватывающая свой объект в единый неделимый момент времени, вечно мыслит сама себя.

Там же

VI. Провидение предполагает принцип высший, чем вселенная ▲

Нам следует теперь определить, каким образом вселенная заключает в себе высшее благо: есть ли это последнее независимое бытие, существующее в себе и при посредстве себя самого¹ или оно есть мировой порядок, или наконец, оно существует одновременно двояко, как например благо, существующее в войске. Действительно, благо войска есть и господствующий в нём порядок и его предводитель – а в особенности последний: не порядок создаёт предводителя, а предводитель есть причина порядка. Всё занимает определённое место и в мире: рыбы, птицы, растения; но существуют различные степени, и отдельные существа не живут изолированно, они находятся во взаимных отношениях, потому что всё устроено в виду единого существования. Вселенная в этом отношении подобна семейству. В этом последнем свободные люди не вынуждены делать то или другое случайно; все или почти все их обязанности определены. Наоборот, рабы и домашние животные мало способствуют достижению общей цели и ими обыкновенно пользуются сообразно с обстоятельствами. Основание роли каждого явления во вселенной определяется его природой, – я хочу сказать, что все существа по необходимости живут отдельной жизнью, но все они, исполняя различные функции, способствуют гармонии целого.

¹) Бог, трансцендентный принцип – теистическая гипотеза

²) Присущий миру порядок, без высшего бога – пантеистическая гипотеза

VII. Принцип только один ▲

Не только те, которые признают два принципа¹, должны признать принцип высший их обоих, но и те, которые признают существование Идей, должны признать принцип высший, чем идеи². Ибо в силу чего же иначе явления получали бы своё происхождение от Идей?

Стало быть, сущность вселенной нельзя признать суммой эпизодов, потому что в этом случае было бы безразлично, существует ли другая сущность или не существует. Некоторые философы допускают множественность принципов, но вселенная не может быть так дурно управляемой.

«Не хорошо, что бы было много глав; нужен только один глава» ³

¹) Дуалисты, каковыми были Анаксагор, Эмпедокл и др.

²) Платоники

³) Стих Гомера

VIII. Жизнь мысли есть жизнь вечная ▲

Практические добродетели преследуют цель, высшую их самих и сами по себе не суть добродетели; деятельность мысли, напротив, будучи спекулятивной, не преследует другой цели, кроме себя самой; она наслаждается сама собой; и это наслаждение, в свою очередь, усиливает деятельность мысли. В этой деятельности мысли имеются абсолютное, неутомимое, бескорыстное свойство постольку—поскольку оно согласуется с природой человека, и все другие свойства, составляющие атрибуты блаженства. Такая деятельность была бы полным счастьем для человека, если бы присоединить к ней полную непрерывность жизни, ибо ничто несовершенное не может быть атрибутом счастья. Но такая жизнь была бы выше природы человека, потому что жить такой жизнью он мог бы не потому, что он человек, а потому, что в нём есть нечто божественное. Стало быть, если мысль по отношению к человеку божественна, то и жизнь мысли по отношению к человеческой жизни тоже божественна; тем не менее, будучи человеком, не следует иметь только человеческие мысли, будучи смертным, не следует иметь только мысли, свойственные смертному; нужно, поскольку это зависит от нас, достигать бессмертия.

«Мораль к Никомаху», X. VII.

IX. Бессмертие чистого разума ▲

Существует разум, могущий сделаться всем и другой разум, могущий всё создать. Таким же образом и свет превращает, некоторым образом, цвета возможные в цвета действительные. Разум отделён от вещества, беспримесен, бесстрастен по своей сущности, потому что он прибывает в действии; а всё действующее всегда драгоценнее того, что подчиняется действию. Разум есть истинный разум не тогда, когда он то мыслит, то не мыслит, а тогда только, когда он отделён от вещества и именно такой только разум бессмертен и вечен; пассивный же разум преходящ и без активного не может ничего мыслить¹.

¹) Стало быть, Аристотель признаёт бессмертие только безличного и божественного разума, присущего во всех существах.

«О душе» III, V.

ГЛАВА ШЕСТАЯ ▲

Пиррон. Эпикурейцы. Стоики. Новая академия ▲

1. Пиррон ▲

«Пиррон родился в Элее и был сначала живописцем. Оно сделался учеником Брисона, сына Стильпона. Потом он пристал к Анаксарху, за которым и следовал повсюду, так что ему удалось познакомиться с гимнософистами в Индии и разговаривать с магами. Кажется, что от них то он и заимствовал свою смелую философию, признававшую всеобщую недостоверность. Он утверждал, что нет ничего честного или постыдного, справедливого или несправедливого – и так далее; что ничто не таково каким оно кажется, что люди действуют так или иначе только по привычке и по обычаю и что всякое явление есть в сущности и не то и не другое. . . Образ его жизни согласовался с его учением; он никогда не сворачивал с дороги, не старался избежать чего бы то ни было и наталкивался на всё, что встречалось ему по пути. Для него было безразлично, встречал ли он по дороге повозку, собаку, ров и тому подобное – так как он не признавал ничего чувственного. Антигон утверждает, что его друзья следили за ним и берегли его; Энесидем же говорит, что хотя в своих речах он и признавал недостоверность всего, но действовал с известными предосторожностями. Он прожил около девяноста лет».

«Однажды, когда Анаксагор упал в ров, Пиррон прошёл мимо и не помог ему; другие бранили его за это, но сам Анаксагор похвалил его за то, что он настолько равнодушен, что не обращает внимания ни на какие случайности. Однажды заметили, что он разговаривает сам с собой и спросили у него о причине: «Я размышляю, ответил он, о средствах сделаться хорошим человеком».

«Однажды, когда на него напала собака, он толкнул её, потом, опомнившись, сказал: «трудно человеку отделаться от всего человеческого, следует для этого работать изо всех сил и прежде всего регулируя свои действия; если этого не удаётся сделать таким путём, то следует пользоваться разумом против всего возмущающего наши чувства».

Диоген Лаэртский VIII пер. Лефевра

2. Эпикур ▲

«Эпикур родился в Афинах; отец его был школьным учителем, а мать ворожеей. Многие знаменитые люди свидетельствуют о справедливости и благородстве этого великого человека, все и всегда отдавали справедливость его превосходному характеру; его отечество засвидетельствовало об этом, поставив статуи для увековечивания его памяти. Его память была священна для его друзей, число которых было столь велико, что ими мог быть заселён целый большой город, и для его учеников, очарованных прелестью его учения, подобного, так сказать, сладостному голосу сирен. Только один Метродор Стратоник, который был осыпан милостями Эпикура, перешёл от него к Карнеаду.

«Продолжительное существование его школы опровергает всех его завистников; среди упадка стольких школ она сохранилась и передавалась от одних из его учеников к другим.

«Его добродетель ярко выражалась в признательности и почтительности к своим родителям и в кротости, с которой он обращался со своими рабами: это доказывается его завещанием, в котором он дал свободу всем, занимавшимся вместе с ним философией, и в частности Мусу, о котором мы уже говорили.

«Его добродетель сделалась известна всем благодаря доброте его характера. Ко всем он относился честно и благожелательно; набожность и любовь к отечеству не покидала его до конца его жизни. Этот философ был столь необыкновенно скромен, что не хотел взять на себя какой-нибудь должности в республике.

«Тем не менее достоверно, что несмотря на свирепствовавшие тогда в Греции волнения, он провёл в ней всю свою жизнь, не считая двух или трёх путешествий, сделанных им за границу Ионии для посещения его друзей. Эти последние собирались отовсюду для того, чтобы жить с ним в саду, купленным им за восемьдесят мин.

«В этом саду по свидетельству Диоклеса они вели чрезвычайно умеренную жизнь и довольствовались самой простой пищей; им было достаточно полукружки вина, рассказывает он, и обыкновенным его напитком была вода.

«Он прибавляет, что Эпикур не одобрял общности имуществ в противоположность Пифагору, требовавшему, чтобы всё было общее у друзей, потому что, как утверждал наш философ, это скорее признак недоверия, чем дружбы.

«В своих «Письмах» он сам пишет, что он довольствуется водой и чёрным хлебом. Пошли мне, говорил он одному из своих друзей, немного пшеницы, чтобы я мог сделать, себе получше обед, когда мне это вздумается. Таков был человек, которого молва обвиняла в том, что он высшим благом признаёт сладострастие.

«На тридцать втором году он основал свою школу в Митилини. Вернувшись в Афины, он скончался семидесяти лет, оставив руководство своей школы Гермаху из Митилини.

«Этот Гермах в своих «Письмах» рассказывает, что Эпикур в жестоких страданиях провёл четырнадцать дней и велел для успокоения боли положить себя в тёплую ванну; потом, выпив немного вина, он увещевал своих друзей помнить об его учении и среди этих разговоров скончался.

«Таковы были жизнь и смерть этого философа».

Диоген Лаэртский, X пер. Лефевра

3. Отрывки из писем Эпикура к Менцию ▲

Когда мы утверждаем, что сладострастие есть цель счастливой жизни, не следует полагать, что мы говорим об удовольствиях, заключающихся в наслаждении любовью или в роскоши и излишествах хорошего стола – как это утверждали некоторые невежды, а также и враги нашего учения, дававшие такое коварное истолкование нашим мнениям.

То сладострастие, которое есть центр нашего счастья, состоит только в том, чтобы иметь душу свободную от всякого волнения и тело, свободное от страданий; пьянство, излишество в пище, преступные сношения с женщинами, тонкие вина и все принадлежности хорошего стола совсем не ведут к приятной жизни; только умеренность и спокойствие души могут породить такой счастливый результат; только такое спокойствие позволяет нам уяснить себе, к чему мы должны стремиться и чего мы должны избегать.

Наша свобода действовать как нам угодно не допускает никакой насилующей её тирании; поэтому мы виновны, когда совершаем преступление и только нам самим приличествует хвала, которую мы заслуживаем благоразумием нашего поведения.

Поэтому гораздо удобнее разделять то мнение, которое имеет народ о богах, чем мнение некоторых физиков, будто мы действуем по необходимости, руководимые судьбой; в первом случае всегда можно надеяться на успех своих молитв; признать же известную необходимость в действии значит предаться отчаянию.

Поэтому остерегайтесь подражать толпе, признающей судьбу богом; случайность судьбы совершенно лишает её свойств божества, так как божество не может поступить иначе, как праведно и справедливо. Не верьте также, что судьба каким-нибудь образом участвует в событиях, только простой народ мог поверить в её могущество.

Отделайтесь же, насколько это для вас возможно, от такой мысли и будьте уверены, что гораздо лучше быть несчастным, не изменяя благоразумию, чем видеть исполнение всех своих желаний при беспорядочном поведении, хотя бы и увенчанном судьбой и успехом; гораздо похвальнее быть обязанным величием и удачей своих действий благоразумию, так как это будет признаком, что они суть следствия размышления и его советов.

Не переставайте никогда думать об этом днём и ночью, одни или с знакомыми; размышляйте обо всём имеющем к этому отношение; таково средство, чтобы сон ваш был покоен, чтобы все ваши способности находились в равновесии и чтобы вы жили между смертными подобно богу. Тот, кто наслаждается во время жизни благами, составляющими счастье богов, есть нечто большее, чем человек.

4. Зенон Китийский или Зенон – стоик ▲

Зенон родился в Китиуме на Кипре; это был маленький греческий городок, где была основана греческая колония. Учителем его был Кратет. Рассказывают, что потом он брал уроки у Стильпона и в течении десяти лет был слушателем Ксенократа; он посещал также школу философа Полемона.

«Он избрал местом для обучения портик, именуемый stoa poikile (расписной портик), который назвали также Пизианактеем; первое из этих названий было дано этому портику благодаря картинам, которыми украсил его Полигнот. При тридцати тиранах в этом месте были казнены 1400 граждан; Зенон и выбрал его местом своей школы для того, чтобы уничтожить его дурную славу; туда приходили к нему его ученики; поэтому как они сами, так и все другие, разделявшие их мнение, получили прозвание стоиков.

«Афиняне настолько уважали этого философа, что поручили ему ключи от их города, почтили его золотым венком и поставили ему медную статую.

«Зенон учил, что нет ничего столь неприличного, особенно для молодых людей, как гордость и что недостаточно запоминать фразы и выражения хорошей речи, а следует усвоить дух её, для того чтобы не проглотить её, как глотают суп или кусок какой-нибудь другой пищи. Он рекомендовал молодым людям приличие в обращении, в костюме и часто цитировал им стихи Еврипида:

«Хотя у него и было чем жить, он не гордился своим богатством, он был не более тщеславен, чем нуждающийся»

Зенон утверждал, что ничто не делает человека столь малопригодным для знания, как поэзия. Он говорил также, что время есть такая вещь, в которой мы наиболее нуждаемся. Рассказывают, что раб, наказанный им за воровство, приписывал эту дурную привычку своей судьбе, философ отвечал ему: по её же велению ты и будешь наказан.

«Однажды, когда при нём один молодой человек очень много болтал, он сказал ему: у нас два уха и один рот и поэтому мы должны больше слушать, чем говорить. – Однажды он присутствовал на обеде и не произнёс ни одного слова; когда у него спросили о причине, он отвечал: «я молчал затем, чтобы вы доложили царю, что здесь есть человек, умеющий молчать». – Следует заметить, что такой ответ он дал людям, посланным Птоломеем нарочно для того, чтобы послушать философа и доложить об его речах государю.

«На вопрос, как он поступит с человеком, оскорбляющим его, Зенон ответил: «как с послом, отсылаемым без ответа». Аполлоний Тирский рассказывает, что Кратес схватил его за полу платья, чтобы помешать ему уйти к Стильпону и Зенон сказал ему при этом: «философов, Кратес, можно брать только за уши; когда вы убедите меня, тогда и тащите; иначе же если вы будите мне делать насилие, я телом буду возле вас, а душой возле Стильпона».

Зенон вёл очень простой образ жизни и был терпелив. Питался он такими вещами, которых можно было не варить и одевался очень легко. О нём говорили: что ни суровость зимы, ни дождь, ни жара, ни болезни не могли победить его терпения, с которым можно сравнить только его постоянство в изучении, которому он придавался и день и ночь. Действительно, он превосходил всех своей умеренностью и серьёзностью и своим долголетием; он умер без всякой болезни девяносто восьми лет».

Диоген Лаэртский XII, пер. Лефевра

5.Клеант ▲

«Клеант, сын Фания, по свидетельству Антисфена родился в городе Ассос. По своей профессии он был атлетом. Рассказывают; что он пришёл в Афины с четырьмя драхмами в кармане; там он познакомился с Зеноном и отдался навсегда изучению философии. Сохраняется придание о той храбрости, с какой он выносил нужду, так как, вынужденный поступить в слуги, он целую ночь накачивал насосом воду в саду, а днём занимался изучением – поэтому его и прозвали «черпальщиком». Рассказывают также, что призванный к судье для дачи показаний, чем он живёт, он появился с свидетельством садовника и с удостоверением фермы, где он молотил хлеб; судьи отпустили его; рассказывают также по этому поводу, что судьи ареопага постановили выдать ему десять мин из государственного казначейства, но Зенон не велел ему брать этих денег. Предание рассказывает, что его ученик Антигон спросил у него: зачем он накачивает воду и ничего больше не делает и, что на этот вопрос Клеант отвечал ему: разве я не копал и не орошал землю, разве я не делал всего, что угодно из любви к философии? Сам Зенон поощрял его к этим трудам и требовал, чтобы он каждый раз приносил обол (название монеты и единицы веса) из его заработка. Собрав достаточное количество этих монет, он показал их своим друзьям и сказал им: «Клеант мог бы, если бы хотел, содержать другого Клеанта, тогда как те, у кого есть чем питаться, стараются получить от других всё необходимое для жизни, хотя при этом философией они занимаются плохо». Клеант терпеливо выносил насмешки своих товарищей. Один из них назвал его ослом и он согласился, что он осёл Зенона, так как только он один может нести груз его учения. Над ним насмехались за его боязливость – «это хороший недостаток», сказал он, «благодаря ему я совершаю меньше проступков». Бедность он предпочитал богатству: «богатые», говорил он, «играют в мяч, а я при посредстве труда делаю землю менее суровой и плодородной».

Диоген Лаэртский XI пер. Лефевра

6. Гимн Клеанта ▲

Приветствую тебя, славнейший из бессмертных, которому поклоняются под разными названиями, вечно могущественный Юпитер; приветствую тебя, царь природы, управляющий всем на основании закона! Долг каждого смертного обращаться к тебе с молитвой, потому что мы рождены от тебя и ты одарил нас, единственных из всех существ, живущих на земле, даром слова. Тебе возношу я мои хваления, тебе пою я хвалебную песнь! Этот громадный мир, обращающийся вокруг земли, движется по твоей воле и без ропота повинуется твоим велениям. Верховный царь вселенной, власть твоя распространяется на всё; ничто, о благой бог, не совершается без тебя ни на земле, ни в эфирном божественном небе, ни в морях – ничто, кроме преступлений, совершаемых злыми по их безумию. Юпитер, создатель всего благого, бог, скрываемый мрачными тучами, удали, о, громовержец, людей от их рокового невежества, рассей, о, отец наш, мрак их души и дай им понять мысль, которой ты справедливо управляешь миром. И мы воздадим тебе за твои благодеяния, непрестанно восхваляя твои создания; и для смертных, и для богов нет более благородного дела, как вечно воспевать закон, общий всем существам.

7. Аркесилай ▲

«Аркесилай родился в Питане, городке Эолида. Этот философ основал среднюю академию и признавал принцип сомнения, так как мнения обыкновенно бывают противоречивы. Он был первым, защищавшем в одном и том же вопросе ту или другую сторону; он окончательно ввёл в школах платоновский метод рассуждения посредством вопросов и ответов – метод, до Аркесилая не бывший в употреблении у философов Греции».

8. Карнеад ▲

«Карнеад из Кирены очень сдержанно опровергал стоиков и признавал, что без Хрисиппа он не был бы тем, что он есть. Он был предан науке, но менее занимался физикой, чем моралью. Его занятия были столь усердны, что он не заботился о своём теле и не стриг ни волос, ни ногтей. Его философская опытность возбуждала любопытство ораторов, посылавших своих учеников слушать его».

Диоген Лаэртский VIII, XI, пре. Лефевра

ГЛАВА СЕДЬМАЯ ▲

Латинская философия ▲

Лукреций ▲

Лукреций родился в Риме в первые годы века, предшествующего нашей эре, в 98 – 95 годах. Он принадлежал к благородной фамилии Лукрециев и мог рассчитывать на высокую общественную должность, но он предпочитал занятия наукой почестям. Полагают, что он был в Афинах для усовершенствования своего образования и был учеником одного эпикурейского философа, Зенона. Несомненно, что после своего возращения из Греции он написал для своего друга Меммия поэму, в которой он объясняет учение Эпикура. Лукреций на сорок четвёртом году умер как самоубийца, по свидетельству святого Иеронима. По другим показаниям ему было только тридцать восемь или девять лет.

1. Борьба Эпикура против суеверия ▲

В то время, когда униженный человек ползал как червь, отягощённый страшными цепями фанатизма, когда тиран из-за облаков выставлял свою страшную голову и своим ужасным взором угрожал смертным, человек, родившийся в Греции, первый осмелился поднять на него свои взоры и первый отказался преклониться перед ним. Ни бессильные боги, ни их молнии, ни угрожающие громы разрозненного неба не могли устрашить его; препятствия только раздражали его смелость; его победоносный гений в своём бурном стремлении разбить узы природы, перешёл воспламенённые пределы мира, гигантскими шагами прошёл равнины бесконечности и с торжеством возвратился, чтобы сказать людям о том, что может и что не может породиться, сказать о том, что сила тел ограничивается их сущностью. Суеверие таким образом было раздавлено и его поражение сделало нас равными богам.

Но я боюсь, о, Меммий, чтобы ты не обвинил меня в учении безбожию и в том, что я веду тебя на путь преступления; наоборот, суеверие слишком часто внушало людям совершение безбожных и преступных действий. Так когда-то в Авлиде цвет вождей Греции, первые герои мира, запятнали алтарь Дианы кровью Ифигении. Когда роковая повязка украсила волосы юной принцессы и развевалась по её невинным щекам, когда она увидела своего отца, мрачно стоящего у подножья алтаря и рядом с ним жрецов, скрывавших под своими хитонами священные ножи и вокруг них плачущую толпу, она, онемев от ужаса, упала на колени как кающаяся. Она первая назвала отцом царя Микен, но это не принесло ей пользы в эту роковую минуту. Жрецы подняли её и трепещущую повели к алтарю не для совершаемого с пышностью брачного обряда, но для того, чтобы она, чистая жертва гнусной ярости, умерла под ударами ножа своего отца в ту минуту, когда любовь предназначала её к браку. И зачем это? Затем, чтобы греческий флот благополучно отплыл. Такие суеверия внушают людям варварство.

Ты сам, Меммий, утомлённый страшными рассказами поэтов всех веков, быть может, будешь избегать меня, боясь найти и в моей поэме мрачные призраки, могущие взволновать весь порядок твоей жизни и отравить страхом твоё счастье. И ты будешь прав, потому что, если бы человек знал, что его бедствию наступит конец, он имел бы хоть некоторые ресурсы против угроз суеверия и поэтов, но теперь, когда он должен бояться вечных наказаний после смерти, он лишается всяких средств защиты. И это потому, что он не знает, какова сущность его души».

«От природы вещей I. I. V.»

2. Уклонение атомов ▲

Хотя элементы в силу своей тяжести стремятся вниз, знай, однако же Меммий, что они в неопределённое время и на неопределённом пространстве уклоняются от прямой линии; но эти отклонения столь незначительны, что их нельзя и определить.

Если бы атомы не уклонялись, они падали бы в пустоту параллельно, как капли воды; они никогда не встречались бы, не сталкивались и природа никогда ничего не произвела бы.

3. Человеческая свобода ▲

Если все движения в природе связаны, если необходимый порядок рождает их одно из другого, если уклонения элементов не производят новой комбинации, которая разорвала бы цепь фатальности и нарушала бы вечную последовательность движущих причин, откуда же исходит та свобода, которой пользуются все животные, свобода, вырванная у судьбы, способность идти туда, куда нас призывает наслаждение? Кроме того, на наши движения не влияют ни время, ни определённое место, наша воля есть начало и источник их и от неё они разливаются по всему телу. Не замечал ли ты, как дрожащие кони будто бросаются вперёд, когда перед ними открываются ворота? Нужно, чтобы все частицы, рассеянные по всем частям тела, собрались в одно место и были приведены в движение, чтобы повиноваться решению души; это указывает, что начало движения находится в сердце, что оно исходит от воли и от неё сообщается всему телу и его членам.

Не так бывает, когда чуждая сила толкает нас и заставляет двигаться вперёд; очевидно, что тогда масса нашего тела движется против воли до тех пор, пока эта последняя не сумеет овладеть им. Ты видишь, стало быть, не смотря на внешние причины, часто действующие на человека и движущие им или увлекающие его против его воли, в глубине его сердца есть сила, борющаяся с этими непроизвольными впечатлениями и способная влиять на ход материи, обуздывать её увлечения и заставляет её возвращаться.

Поэтому следует в самой материи признать движущую силу, отличную от тяжести и от толчка; и эта сила порождает свободу – иначе мы признали бы следствие без причины. Тяжесть, правда, препятствует тому, чтобы все движения не были следствием посторонней силы, но если душа не определяется во всех своих действиях внутренней необходимостью, если она не чисто пассивная субстанция – то это есть следствие лёгкого уклонения атомов в неопределённое время и на неопределённом пространстве.

Там же II

4. Образование мира ▲

Ты не будешь утверждать, что принципы материи разумно размещены в том порядке, в каком мы их видим, или что они сами произвели движения, сообщаемые ими друг другу; можно утверждать, напротив, что они после большого количества различных комбинаций, вечно приводимые в движение в пространстве посторонними толчками и испробовав всякого рода движения и частые агрегации, распределились в том порядке, следствием которого был наш мир. Благодаря такому порядку, сохранившемуся в течении многих веков, мы видим, что большие реки постоянно изливаются в громадный океан, что дневное светило своей теплотой возрождает продукты земли, что цвет здоровья разливается во всех живущих видах и что эфирные светильники вечно получают новый приток пищи. Этого не могло бы быть, если бы бесконечные элементы не возрождали бы непрестанно всё сущее. Как животные, лишённые пищи, худеют и умирают, так и это великое целое погибло бы, если бы материя, сойдя с её естественного пути, перестала возрождать его.

Есть, однако, философы, полагающие, что материя без помощи богов не может произвести столь правильных и приспособленных к нашим потребностям результатов, не может изменять времена года и порождать растения. Безумцы, они не понимают, что сладострастие, это дочь неба и мать всего живущего, побуждает животных порождать себе подобных, и что род человеческий увековечивается благодаря Венере. Они приписываю эти явления богам – творцам, но вся вселенная опровергает их систему. Если б я даже не знал природы элементов, то само созерцание неба и мировых явлений доказало бы мне, что столь несовершенное целое не может быть делом божества.

Там же II

5. Разрушение и порождение, закон материи ▲

Вещество не составляет неизменной массы; разве мы не видим, что все тела уменьшаются или истощаются в силу непрерывных эманаций до тех пор, пока они не скроются совершенно из наших глаз? Тем не менее общая масса не изменяется от этих частичных потерь; элементы, уничтожая одну часть, обогащают другую, в одном месте порождают старческую слабость, а в другом свежесть юности. Таким образом они никогда не останавливаются, вселенная ежедневно возрождается и смертные дают жизнь другим смертным на одну минуту. Одни виды размножаются, другие вырождаются, поколения разделяются одним мгновением и мы как бы передаём из рук в руки светильник жизни, как во время священных игр.

Так как ежедневный опыт свидетельствует об образовании и развитии всех тел, то ты должен согласиться, что каждый вид поддерживается бесконечным числом элементов. Поэтому разрушающие движения не могут сохранять тела в состоянии постоянной диссоциации, а созидающие движения не могут обеспечить им вечного существования. Эти два враждебные принципа борятся друг с другом почти с одинаковым успехом. То те, то другие одерживают победу, затем, чтобы потом понести поражение. Плачь детей в минуту их вступления в жизнь смешивается с хрипением смерти и никогда на этой земле ни загоралась утренняя заря, никогда не наступала ночь без того, чтобы не слышались жалобные крики ребёнка в колыбели и печальные рыдания вокруг гроба.

Там же II, пре. Лагранжа

Цицерон ▲

Цицерон, родившийся близ Арпино (в 107г. до Р.Х.), учился у оратора Красса. Позже он путешествовал по Греции и Азии, где слушал лекции знаменитых риторов. Политическая его жизнь известна. Философии он сначала учился у Эпикурейца Федра, а потом у академика Антиоха и стоика Посидония. В учении о нравственности он был последователем платоников и стоиков, а в метафизических вопросах новой Академии. Главнейшие его сочинения: «Об обязанностях», «О природе богов», «Тускуланские вопросы», «О республике», «О законах».

1. Естественный закон ▲

Существует закон, согласный с природой, общий всем людям, разумный и вечный, повелевающий нам добродетель и воспрещающий несправедливость. Этот закон не из тех, которые можно нарушить или избежать, или которые могут быть совершенно изменены. Ни народ, ни сановники не имеют власти освободить от налагаемых им обязанностей. Он одинаков в Риме и в Афинах, он не отличается сегодня от того, чем он будет завтра; всеобщий, неизменный и всегда одинаковый, он обнимает все народы и все века.

Из законов. II

Нельзя ослабить этого закона посредством других, нельзя сократить его или изменить в какой-либо части; ни решения сената, ни решения народа не могут освободить нас от повиновения, которым мы обязаны ему. Он не нуждается в помощи истолкователя, который объяснял бы его и комментировал¹.

¹) Уже Софокл сказал (Антигона, V): «существует вечный и неписанный закон, созданный божеством; это закон не сегодняшнего и не завтрашнего дня; он обязателен для всех и распространяется на весь бесконечный свод небес, на всю громадную поверхность земли»

(О республике. III)

2. Бессмертие ▲

(Сон Сципиона. Осуждение самоубийства. Гармония сфер. Божественность души)

Мне появился Африканский, я узнал его черты, потому что я видел его изображение, хотя никогда не видел его самого. Узнав его, я затрепетал: «будь спокоен, Сципион, сказал он мне, изгони страх и запечатлей мои слова в своей памяти».

И тогда я спросил у Сципиона: «разве жив он сам, мой отец Паулус и все другие, кого уже нет с нами?». Он отвечал мне: «скажи лучше, что живут те, которые вырвались из телесных уз и из этой темницы; то, что вы называете жизнью, есть смерть, – взгляни, отец твой идёт к тебе!». Увидав его, я начал проливать слёзы, но он, нежно обнял меня, воспретил мне плакать.

Удерживая свои слёзы, я спросил его: «о, божественный и любящий отец мой; Сципион сказал мне, что там есть жизнь, зачем же я томлюсь на земле, зачем я не спешу прейти к вам?». – «Это не так, отвечал он – до тех пор, пока бог, храм которого есть всё, что ты видишь, не освободит тебя от телесных уз, тебе не откроются врата в место сие, потому что люди родились затем, чтобы быть верными стражами того шара, который ты видишь посреди этого небесного горизонта и который называют землёй, их душа заимствована от этих вечных огней, именуемых вами созвездиями и звёздами; эти вечные огни, будучи движущимися сферическими субстанциями, одушевлёнными божественными духами, с невероятной скоростью совершают свой круговой путь. Поэтому, Публий, и ты, и все набожные люди должны удержать свою душу в телесной темнице, вы не должны оставлять жизни без веления того, кто дал её вам, ибо это значило бы избегать обязанности человека, к которой предназначил вас бог. Подобно этому герою, твоему делу, подобно мне, давшему тебе жизнь, будь справедлив и предан той преданностью, которая составляет великий и благородный долг по отношению к нашим родителям и близким и ещё более священный долг по отношению к отечеству. Такая жизнь представляет путь к небу, в жилище живших раньше, которые, освободившись от тела, населяют видимое тобой пространство». И он указал на светящийся круг, блестевший своей белизной среди небесных светил и называемый нами, на основании перешедшей от Греков традиции, млечным путём. Потом устремив свои взоры в разные стороны, я увидал везде во вселенной грандиозные и чудесные миры: это были звёзды, невидимые с нашей земли; везде были громадные пространства и величие, которого мы и не подозреваем. Самой меньшей из этих звёзд была та, которая находится в крайнем пункте неба, всех ближе к земле и сияла заимствованным светом; звёздные миры по своей величине далеко превосходили землю и сама земля показалась мне такой маленькой, что я устыдился нашего государства, занимавшего только точку на её поверхности.

«Скажи же мне, продолжал Сципион, доколе душа твоя останется прикованной к земле? Ты видишь, в какой храм вступил ты. Пред тобой девять кругов или, вернее сказать, девять концентрических сфер, составляющих мировую цепь; самая высокая и самая далёкая из них, охватывающая все остальные, есть Высший бог, управляющий всем и содержащий всё».

Я был поражён этим зрелищем; наконец овладев собой я спросил его: «скажи мне, что это за звук, наполняющий мой слух с такой силой и такой мягкостью». – Слушай, отвечал он, гармонию с неравными, но определёнными интервалами, производимую движением сфер; это гармония, в которой смешаны высокие и низкие тоны, производит правильные и разнообразные акценты; такие движения не могут совершаться беззвучно; когда высокие звуки раздаются на одном краю вселенной, на другом её краю раздаются низкие звуки.

«Знай, что смертен не ты, а только твоё тело; эта внешняя форма не есть ты сам. Личность пребывает в душе, а не в этой форме, которую можно указать пальцем. Узнай же, что ты есть бог, ибо бог есть тот, кто живёт, чувствует, вспоминает, предвидит, кто имеет над этим телом, которого он властелин, такую же власть и даёт ему такой же импульс, какой бог даёт вселенной; – одним словом, бог есть тот, который, будучи бессмертным, разумом приводит в движение подлежащее смерти тело также, как вечный бог оживляет мёртвую вселенную.

(О республике VI, пер. Вильмена)

3. Демократическое правительство ▲

Только то общество, в котором народ пользуется верховной властью, есть истинное вместилище свободы, той свободы, которая выше всех благ и которая, не будучи равной для всех, уже не есть свобода. Каким образом она может иметь это равенство – я не говорю уже при тирании, при которой рабство существует открыто и несомненно – но даже в тех государствах, где граждане свободны только по имени¹? Действительно, они подают голоса и производят выборы правителей, за ними ухаживают, их умоляют все кандидаты на разные должности; но они дают то, что волей или неволей приходится всегда давать, то, чего у них самих нет, хотя кандидаты и ищут этого у них. Они сами не допускаются к власти, к пользованию ей, не допускаются и в судьи – так как все эти должности занимаются людьми, принадлежащими к старым родам, или богачами. В истинно же свободном государстве, в Афинах или в Родосе, всякий гражданин может добиться всего.

По мнению философов, защищающих демократию, если один или многие возвышаются благодаря богатству и могуществу, то их претензии и гордость немедленно порождают привилегии и боязливые и слабые люди спешат уступить им и преклоняются пред гордостью богачей. Эти философы утверждают, что если, напротив, народ сумеет удержать свои права, он будет славным, свободным и процветающим, ибо он будет тогда верховным судьёй над законами, решениями суда, над войной, миром, договорами и состоянием и жизнью каждого гражданина; по их мнению только такое государство можно назвать общественным (respublica) т.е. народным. На основании такого принципа народ часто переходит от владычества патрициев и царей к свободе; он не может перейти, сохраняя этот принцип, от состояния свободного к управлению царей или к влиянию и протекторату знати. Эти философы не полагают, что излишества разнузданной черни могут лишить народ его свободы. Они утверждают, что если народ объединён и неизменно направляет все свои усилия на общественное спасение и на общую свободу, он остаётся сильным и неизменяемым; а такое необходимое объединение гораздо легче в республике, создающей одинаковый интерес для всех; различия же интересов, причём польза одного противоположна пользе другого, порождают раздоры, поэтому республика никогда не была прочной, если в ней властелином был Сенат; ещё реже встречается такая прочность в монархиях, в которых, как говорит Энний, «Власть не может разделяться».

Так как закон есть власть гражданского общества, а основание закона есть равенство, то какими правами может пользоваться общество граждан, если положения этих граждан неодинаковы? И действительно, если мы не хотим уровнять состояния, если мы не можем уровнять умы, то по крайней мере равенство должно существовать между правами граждан одной республики. И в самом деле, что такое государство, как не ассоциация для раздела прав?

Что касается до других политических форм, то сказанные философы не признают их достойными тех названий, которые они носят. . .

Что касается до аристократов, можно ли выносить власть людей, дающих самим себе такой титул не по воле народа, а по своему собственному выбору? И действительно, кто из них может быть признан лучшим благодаря своим знаниям, талантам и трудам?

¹) Т.е. в олигархиях и аристократических государствах

О республике

Сенека ▲

Сенека родился в Кордове в 4-м году после Р.Х. и очень молодым переселился вместе со своим отцом в Рим, где он посвятил себя изучению философии и красноречия; он начал свою карьеру защитника с таким блеском, что Калигула из зависти хотел казнить его; Потом Сенека посвятил себя изучению философии стоиков. Позже он получил должность квестора, был изгнан Клавдием и возвращён из изгнания Агриппиной, поручившей ему воспитание Нерона. Его политическая карьера, его заблуждения и его благородная смерть общеизвестны.

Главнейшие из его философских сочинений следующие: «Письма к Луцилию», «О счастливой жизни», «О гневе», «О благодеяниях», «О душевном спокойствии», «О постоянстве мудрого», «О провидении» и «Вопросы о природе».

I. Душа мудреца божественна ▲

Солнечные лучи падают на землю, не оставляя, однако, очага света, из которого они исходят; точно также возвышенная душа мудрого, посланная на землю затем, чтобы показать нам божество, живёт среди нас, оставаясь привязанной к своему небесному отечеству. Она устремляет свои взоры туда, она туда стремится, она есть высший гений, снизошедший к нам. Какова же эта душа? Это та душа, которая успокаивается только делая добро.

Письмо XLI

II. Свойственное человеку и чуждое ему ▲

Какое безумие удивляться в человеке тому, что ему чуждо, приходить в восторг от того, что в каждую минуту может быть утрачено. Золотая уздечка не сделает лошади лучшей. Следует хвалиться только тем, что принадлежит тебе. Мы любим виноградную лозу, отягчённую гроздьями – неужели мы предпочтём ей лозу без винограда, потому что у той золотистые листья? Нет, достоинство лозы заключается в её плодородии и у человека следует хвалить только человеческое. У него есть прекрасные рабыни, роскошный дворец, изобильные нивы, большой доход, – но всё это не он сам, а только чуждое, принадлежащее ему. Удивляйтесь же в нём тому, чего нельзя ни дать, ни отнять у него, тому, что свойственно человеку, т.е. его душе, а в его душе мудрости.

Письмо XLIII

III. Мудрец и Юпитер ▲

Секстий обыкновенно говорил, что Юпитер не выше доброго человека. Несомненно, Юпитер может дать людям больше: но при равных достоинствах богатый не есть лучший; из двух моряков, одинаково хорошо изучивших мореплавание, вы не назовёте более искусным того, чей корабль красивее.

Что ставит Юпитера выше доброго человека? Только то, что он был добр более долгое время. Как из двух мудрецов тот, кто умер в более преклонном возрасте, не счастливее другого, добродетельная жизнь которого ограничивалась меньшим количеством лет, так и бог не выше мудреца по его блаженству, хотя и выше его по возрасту. Непродолжительность добродетельной жизни составляет её величие. Юпитер обладает всеми благами, но только затем, чтобы предоставить пользование ими другим: он пользуется ими единственно для счастья всех; мудрец с таким же спокойствием и презрением, как и Юпитер, смотрит на богатство другого; он даже имеет то преимущество перед Юпитером, что этот последний не может пользоваться богатством, тогда как мудрец не хочет пользоваться. Поэтому мы согласны с Секстием, который, указывая нам путь, говорит: таким путём достигают неба, туда ведёт умеренность и смелость. Боги не призирают и не завидуют нам, они допускают всех, кто захочет прийти к ним и охотно протягивают им руку помощи. Вы, кажется, изумлены тем, что человек может проникнуть к богам. Но сам бог сходит к людям; даже более того: он сходит в людей. Бог пребывает во всякой добродетельной душе.

Письмо LXXIII

IV. Наше зло не вне, а внутри нас ▲

Зачем обманываться? Зло не вне, а внутри нас; оно пребывает в нашей душе. Мы излечиваемся от него с трудом, потому что незнаем, что мы больны.

Письмо XII

V. Учение Сенеки и стоиков о самоубийстве ▲

Что может быть прекраснее правила, излагаемого в моём письме: «тяжело жить под игом необходимости, но я не вижу необходимости подчинятся ей» И действительно, зачем подчинятся ей? Множество дорог, кратких и лёгких, ведут нас к свободе.

Возблагодарим божество: оно не приковало никого к жизни, можно избавится даже и от необходимости.

Письмо XII

VI. Равенство между людьми ▲

Подумайте, что этот человек, которого вы называете рабом, родился из такого же семени, как и вы, что он наслаждается тем же небом, дышит тем же воздухом, живёт и умирает также, как и вы. Он может видеть вас рабом, как вы можете видеть его свободным. Сколько римлян благородного рода, которым их подвиги открыли бы двери Сената, были при поражении Вара унижены судьбой! Из одного судьба сделала пастуха, из другого сторожа. Можно ли поэтому презирать человека за его положение, которое, как бы оно не казалось вам низким, может сделаться, однако вашим положением? Я не возьму на себя трудного дела рассуждать о том, как следует поступать с рабами, этими жертвами нашей гордости, нашей жестокости, нашего презрения, я ограничусь только одним правилом: обращайтесь с низшими так, как вы хотели бы, чтобы с вами обращались высшие. Не думайте никогда о вашей власти над рабом, не подумав в это же время о власти, которую имеет над вами ваш повелитель.

Письмо XLVIII

VII. Рабы ▲

Я с удовольствием узнал от посетивших вас людей, что вы дружно живёте с вашими рабами. В этом я признаю ваше благоразумие и ваши принципы. Это рабы – скажите лучше, люди. Это рабы. – Скажите лучше, люди, живущие под одной с вами кровлей. Это рабы. – Скажите лучше, друзья в унижении. Это рабы. – Да, это товарищи рабства, если мы подумаем, что судьба имеет одинаковую власть над ними и над нами.

Я смеюсь, когда вижу, что люди считают бесчестием сесть за один стол со своими рабами. Почему это? Потому только, что глупый обычай окружает сидящего за столом господина толпой стоящих вокруг него рабов. Этот господин принимает пищи более, чем может, с ужасающей жадностью он нагружает свой переполненный и отвыкший от исполнения своих функций желудок, он с мучением проглатывает пищу и с ещё большим мучением извергает её; а в то время его несчастные рабы не могут открыть рта даже затем, чтобы заговорить с ним. Кнут готов для подавления всякого ропота; даже случайность не может служить им извинением: кашель, чиханье, икота, самый лёгкий шум суть преступления, за которыми следует наказание. Целую ночь они, голодные и молча, стоят перед ним. Что же из этого выходит? Они молчат пред господином, за то говорят за его спиной. Рабы, которым не закрывают уст, которые могут разговаривать с господином и при нём, готовы умереть за него, взять на себя угрожающую ему опасность. Они говорят за столом, за то молчат во время пытки. Наша надменность выдумала поговорку: «сколько рабов столько и врагов». Враги! Не они враги, а мы их делаем таковыми. Я не говорю уже о других доказательствах нашего варварства и нашего бесчеловечия, я не говорю уже о том, что мы считаем их вьючными животными и наваливаем на них чрезмерные тяжести; в то время, как мы возлежим на мягких ложах за обедом, один из них вытирает плевки, другой, наклонившись, собирает то, что выбрасывает желудок упившихся, третий разрезает редких птиц и искусной рукой разделяет их на кусочки. Он, несчастный, живёт только затем, чтобы разрезать дичь, как это принято; счастлив он хоть тем, что по нужде выучился этому искусству, а не ради удовольствия. Вот раб, которому поручен надзор над пиршеством; он стоит тут и отмечает тех из гостей, льстивость которых, излишество в пище или в речи заслуживают для них приглашения на другой день; прибавьте к этому искусных поставщиков, изучивших все вкусы своего господина и знающих, какие блюда возбуждают его аппетит и радуют его своим видом.

Безумен тот, кто, торгуя лошадь, обращает внимание на уздечку и на седло, а не на саму лошадь; но ещё безумнее тот, который судит о человеке по его платью или по его положению, которое есть для нас тоже платье. Это раб, – но может быть его душа свободна? Это раб – но разве это преступление? Да и кто не раб? Раб разврата, раб скупости, раб честолюбия – и все рабы страха. Вон тот консул есть раб старухи, этот богач – раб служанки, а те знатные молодые люди – рабы комедиантов; нет рабства более постыдного, как добровольное рабство. Поэтому пусть презрение этих господ не мешает вам разговаривать с вашими рабами и пользоваться вашей властью над ними без гордости. Пусть они лучше уважают вас, чем боятся.

Меня обвинят, может быть, в том, что я проповедую свободу рабов и нападаю на власть господ. Да, я повторяю, лучше внушать им уважение, чем страх. Таким образом они будут нашими клиентами и покровительствуемыми нами людьми. Неужели вы хотите быть более спесивыми господами, чем бог? Он довольствуется уважением и любовью.

Письмо XLVII

VIII. Следует избегать толпы. Зрелища ▲

Чего я должен избегать в особенности? – спросите вы у меня. – Толпы. . . Случайно я попал в полдень на зрелище, я ожидал видеть игры, слышать разные шутки, присутствовать при каком-нибудь развлечении, которое заставило бы забыть вид человеческой крови. Но я ошибся. Во время предшествующего боя ещё было сожаление, а теперь дело идёт не на шутку, требуют человеческих жертв. Ничто не прикрывает гладиатора, всё его тело подвержено опасностям, каждый удар наносит рану. Поэтому и предпочитают такое зрелище обыкновенным боям и действительно, сколько причин для предпочтения! Нет ни шлема, ни щита, никакой защиты от острия железа. Зачем эти вооружения, эта искусственная защита? Ничего не нужно, что бы могло замедлить смерть. Утром человека отдавали в жертву львам и медведям, а в полдень его отдают в жертву зрителям. Он убивал, теперь он будет убит. Победителя сохранили, чтобы принести его в жертву. Жребий всех этих бойцов – смерть, орудия её – железо и огонь: таковы правила арены. . . «Убивай, жги, рази. Зачем ты медлишь бросится на острее меча? Зачем столько предосторожностей при убийстве? Зачем такое нежелание умереть?» Их гонят палкой против острия мечей, с обнажённой грудью они бросаются друг на друга, нанося раны. Спектакль прерван; пусть же в антрактах люди режут друг друга – это всё-таки поможет нам провести время!

О безумный народ! Разве ты не понимаешь, что дурные примеры приносят зло тому, кто даёт их.

Письмо VII

ГЛАВА ВОСЬМАЯ ▲

Новые стоики ▲

Эпиктет ▲

Эпиктет из Гиераполиса в Фригии был рабом Эпафродита. Этот последний был вольноотпущенником Нерона и казнён Домицианом. Однажды Эпафродит забавлялся тем, что вывёртывал Эпиктету ногу; Эпиктет холодно заметил ему, что так он её сломает. Господин начал ещё сильнее вывёртывать ногу и действительно сломал её; тогда Эпиктет совершенно спокойно заметил ему: «ведь я говорил вам, что вы её сломаете!»

Когда Эпиктет получил свободу, он учился философии у Музония Руфа. Изгнанный из Рима по решению Сената при Домициане, он удалился в Никополь в Эпире, куда римская молодёжь приезжала, чтобы слушать его. Его ученик Арриан записал слышанные им речи учителя. Резюме всех этих речей сохранилось под названием Энхиридион или Учебник. «Он назван ἐγχειρίδιον¹, рассказывает Симплиций, потому что он должен быть всегда под рукой, в распоряжении всех желающих хорошо жить; кинжал воина тоже острое оружие, всегда находящееся под рукой и готовое к услугам».

Эпиктет умер в глубокой старости. Рассказывают, что глиняная лампа, при которой он занимался, была продана после его смерти за три тысячи драхм.

[¹ἐγχειρίδιον прилагательное, означающее «в руке» или «готовый к руке». Иногда это слово означало удобный меч или кинжал, но в сочетании со словом «книга». Возможно оно означает удобная книга или ручная книга]

I. Хвала богу ▲

Если мы обладаем здравым смыслом, то что иное должны мы делать все вместе и каждый в отдельности, как не славить бога, воспевать ему хвалу и благодарить Его? Не должны ли мы всегда, возделывая землю, работая, отдыхая, петь гимн богу?

В особенности мы должны воспевать хвалу богу и славить Его, за данную им нам способность ценить дары Его и методически пользоваться ими. Если толпа слепа, то не следует ли, чтобы кто-нибудь один исполнил эту обязанность и за всех вознёс гимн к божеству? Что мне, старому и хромому, делать другого, как не воспевать бога? Если бы я был соловьём, я исполнял бы обязанности соловья; если бы я был лебедем, я исполнял бы обязанности лебедя. Но я разумное существо и я должен воспевать бога. Это моё ремесло и я его исполняю. Я не изменю этой обязанности, насколько это от меня зависит; и всех вас я также приглашаю петь со мной.

II. Польза испытаний ▲

Как ты думаешь, что бы сделалось с Геркулесом, если бы не было ни знаменитого льва, ни гидры, ни оленя, ни вепря, ни жестокого и несправедливого человека, от которых он очистил землю? Что бы делал он, если бы ничего такого не существовало? Очевидно, что он завернулся бы в свой плащ и не был бы тогда Геркулесом.

III. О существовании зла ▲

Когда ты упрекаешь в чём-нибудь провидение, подумай хорошенько и ты увидишь, что то, что случилось, было логично. – Да, но у этого бесчестного человека больше, чем у меня. – Чего? – Денег. – Это потому, что, с точки зрения денег, он лучше тебя, потому что он льстит, он бесстыден, он работает даже ночью, чтобы получить их. Чему же ты удивляешься? Подумай, больше ли у него, чем у тебя, честности, совести и чести и ты увидишь, что у него всего того меньше. Того, в чём ты лучше его, у тебя и больше, чем у него.

Поэтому всегда помните, всегда держите в помышлении, что закон природы состоит в том, что тот, кто имеет того, чем он лучше других, больше, чем другие – и вы никогда не будите негодовать.

IV. Зло в мире существует только для тех, кто делает зло ▲

Когда виноградная лоза находится в дурном состоянии? – Когда она находится в состоянии противном её природе. – А петух? – Точно также. – Точно также, стало быть, и человек. Какова же его природа? Состоит ли она в том, чтобы кусаться, бросаться на других, сажать в темницы и рубить головы? – Нет, она состоит в том, чтобы делать добро и помогать другим. – Стало быть, он находится в дурном состоянии тогда, когда он несправедлив.

Стало быть, зло не существовало для Сократа?

– Нет, оно существовало для его судей и его обвинителей. – И в Риме не было зла для Гельвидия? – Нет, оно было для того, кто его погубил. – Что ты рассказываешь? – Ведь ты называешь несчастным не того петуха, который победил в драке, хотя он и ранен, а того который побеждён; хотя он и не ранен. Ведь ты находишь счастливой не ту собаку, которая не трудилась, а ту, которую ты видишь покрытую потом, утомлённую, выбившуюся из сил. Разве утверждение, что для всякого существа зло есть то, что противно его природе, есть парадокс? Разве ты не утверждал того же самого относительно других существ? Почему же ты будешь утверждать другое относительно человека? Разве, когда мы утверждаем, что в природе человека быть общественным, любящим и верным существом, мы говорим парадоксы? – Совсем нет. – Будет ли, стало быть, парадоксом, когда мы скажем, что быть изувеченным, посаженным в тюрьму, обезглавленным не есть зло? Разве тот, кто выносит всё это с твёрдостью, не получает пользы и выгоды? Настоящее зло, самая печальная и позорная участь состоят в том, чтобы, бывши человеком, сделаться волком, виперой (гадюкой), оборотнем.

Свободный человек тот, для кого нет препятствий, для кого все вещи таковы, какими он их хочет. Раб, напротив, тот, кого можно принудить, кому можно помешать, кого можно заставить сделать что-нибудь против его воли. Для кого же нет препятствий? Для того, кто не желает ничего, что не принадлежит ему. А что не принадлежит нам? То, обладать или не обладать чем не зависит от нас: иметь то или другое свойство, находится в том или другом состоянии. Поэтому наше тело не наше, его члены тоже не наши и наше состояние не наше. Следовательно, если ты привяжешься к чему-нибудь из этих вещей, как к своей собственности, ты будешь наказан, как должен быть наказан человек, желающий того, что не принадлежит ему. Единственный путь, ведущий к свободе, единственное средство освободиться от рабства, состоят в возможности воскликнуть от глубины сердца;

О Юпитер! О судьба! Ведите меня туда, куда вы меня предназначили.

V. Человек как гражданин мира и сын бога ▲

Откуда ты родом? – Не отвечай на этот вопрос: я из Афин или из Коринфа, а отвечай, как Сократ: я из мира. И действительно, почему ты скажешь, что ты из Афин, а не из того крошечного уголка, куда было брошено твоё несчастное тело, когда оно родилось? Не ясно ли, что если ты называешь себя афинянином или коринфянином, то потому только, что ты заимствуешь твоё имя от более значительной среды, в которой находится не только этот маленький уголок, где ты родился и весь твой дом, но и всё то большое пространство, которое было родиной всего твоего рода? Каким же образом философ, понимающий законы управления миром, знающий, что самая большая, самая значительная, самая обширная из всех семей есть та, к которой принадлежат все разумные существа и сам бог, не должен будет сказать: я из мира? – Каким образом он не должен будет сказать: я сын бога?

VI. В нас пребывает бог ▲

Ты рождён для того, чтобы повелевать, ты часть, оторванная от божества, в тебе есть часть его бытия. Почему же ты не хочешь признать своего благородного происхождения? Разве ты не знаешь, от кого ты произошёл? Ты носишь в себе бога и не сознаёшь этого, несчастный!

Полагаешь ли ты, что я говорю о серебряном или золотом боге, находящемся вне тебя? Нет, бог, о котором я говорю, пребывает в тебе, и ты не замечаешь, что ты оскверняешь его своими нечистыми мыслями и своими гнусными делами; ты не посмел бы поступить так, как поступаешь, в присутствии изображения бога, а когда сам бог присутствует в тебе, всё видя и всё слыша, ты не краснеешь за свои мысли и за свои действия; ты не признаёшь своей собственной природы и навлекаешь на себя божественный гнев.

Если бы ты был статуей Фидия, Минервой или Юпитером, ты бы помнил о самом себе и о сделавшем тебя художнике; если бы ты обладал разумом, ты не захотел бы сделать ничего такого, что было бы недостойным тебя самого и твоего творца, ты не захотел бы появится перед людьми в неприличном виде. И ты не обращаешь никакого внимания на свои действия, хотя ты создан Юпитером! Неужели эти два творца, эти два создания одинаковы? Разве то создание, которое имеет в себе способности, кажется, свидетельствующие о самом акте создания, есть дело простого искусства? Разве оно каменное, железное, золотое или костяное? Минерва Фидия, протянув руку и взяв Победу, которую она держит в этой руке, остаётся навсегда неподвижной, тогда как создания божьи обладают движением, жизнью, идеями и разумом и, будучи созданием такого творца, ты хочешь бесчестить его!

VII. Бог доверил нас самим себе ▲

Бог не ограничился тем, что создал тебя, он доверил тебя самому себе. Почему же ты не хочешь помнить об этом, почему ты оскверняешь то, что он тебе доверил? Если бы бог доверил тебе сироту, разве ты решился бы так пренебрегать им? Он передал тебя тебе самому и сказал тебе: нет никого, кому бы я доверял так, как тебе, сохрани же этого человека таким, каким он рождён: честным, верным, обладающим возвышенной душой, чуждым страха, страстей и волнений. – А ты? – ты не сохранил его таким!

VIII. Следует ли воздавать злом за зло? ▲

Как, я не должен вредить тому, кто вредит мне? – Подумай прежде всего, что значит вредить, и вспомни о том, чему ты учился у философов. Если добро действительно заключается в наших суждениях и воле и в них же заключаются и зло, то подумай не означают ли твои слова следующего: этот человек вредит себе самому, оказывая мне несправедливость, не должен ли я вредить себе самому, оказав несправедливость ему?

Почему мы не думаем именно таким образом, почему мы полагаем, что ухудшение нашего здоровья или уменьшение нашего состояния вредит нам, а упадок нашего мышления и нашей воли не приносит нам вреда? Это потому, конечно, что мы можем ошибаться или совершать несправедливость, при чём не заболит у нас ни голова, ни глаза, ни тело, причём также мы не потеряем нашего состояния. А мы и заботимся только об этом.

Это хорошо понимал Приск Гельвидий и поступил сообразно этому. – Когда Веспасиан послал ему приказ не ходить в сенат, он отвечал ему: «в твоей власти исключить меня из сената, но пока я сенатор, я пойду туда». – Хорошо, иди, сказал ему император, но молчи. – «Не спрашивай меня и я буду молчать». – Но нужно, чтобы я тебя спрашивал». – «А мне надо чтобы я отвечал то, что мне кажется справедливым». – Если ты будешь говорить так, я велю казнить тебя. – «А разве я когда говорил тебе, что я бессмертен? Ты исполнишь своё дело, а я своё. Твоё дело казнить, а моё – бесстрашно умереть. Твоя роль изгонять, а моя – уехать без сожаления».

К чему служило подобное поведение Приска, бывшего одиноким? А к чему служит пурпур на мантии? Только потому, чтобы выделяться на ней и быть таким образом образцом красоты. Другой человек, если бы Цезарь, при подобных обстоятельствах, велел ему не ходить в сенат, ответил бы: «благодарю тебя за то, что ты меня пощадил». Да Цезарь и не помешал бы такому человеку отправляться в сенат, хорошо зная, что он остался бы там немым, как рыба, а если бы и заговорил, то сказал бы только то, что желательно императору, а пожалуй, даже и больше.

Эпиктет – «Разговоры»

Марк Аврелий ▲

Вся жизнь Марка Аврелия была непрерывным и неутомимым трудом. В молодости несмотря на своё слабое здоровье, он спал на голых досках для того, чтобы приучиться к физическим страданиям и только настояния и слёзы матери заставили его спать на ложе, прикрытом кожами. Позже, сделавшись философом и мудрецом, он стремился во всех своих действиях к справедливости: «нужно – говорил он сам себе – чтобы права всех граждан были равны, нужно, чтобы первой из своих обязанностей я считал уважение к их свободе». Несправедливые нападения часто вынуждали этого друга мира и свободы к войне, и он воевал храбро, презирая опасности. Он был уже болен от утомлений, когда узнал о нашествии на Римскую империю варварского народа маркоманов; тщетно умоляли Марка Аврелия послать против них его полководцев, он хотел идти сам и до конца исполнить свой долг. Народ, опасаясь, что не увидит больше своего возлюбленного императора, умолял его, чтобы он до отъезда изложил те нравственные правила, которыми он руководствовался в своей деятельности. В течении трёх дней перед собравшимся народом Марк Аврелий говорил об обязанностях человека, о храбрости, кротости, величии души; раньше, чем отдать за своих сограждан свою жизнь, он отдавал им свою мысль. Рим, действительно, не видел его больше; он умер, защищая его ещё молодым и оплакиваемым всеми.

1.Воля делает материалом для своего действия представляющиеся ей препятствия, совершенно также, как огонь завладевает всем, попадающим в него – маленький огонёк угас бы, но блеющий костёр усваивает брошенные в него вещества, сжигает их и сам становится ещё выше.

2. Много благоуханий курится на одном алтаре, одно попадает в огонь раньше, другое позже, – но это не делает разницы.

3. Всё, что удобно для тебя, о, мир, удобно и для меня. Для меня нет ничего преждевременного или позднего, что своевременно для тебя. Всё, что приносит мне время, есть сочный плод для меня, о, природа – ибо всё исходит от тебя, всё в тебе пребывает и всё к тебе возвращается. В одной пьесе говорится: возлюбленный град Кекропса, – о тебе же можно сказать: о, возлюбленный град Юпитера!

4. Всё происходящее столь же обыкновенно и естественно, как розы весной, как плоды осенью: таковы и болезнь, и смерть, и клевета, и заговоры – одним словом, всё, что радует или огорчает глупцов.

5. Будь подобен утёсу, о который непрестанно разбиваются волны; утёс остаётся неподвижным и покоряет ярость шумящих вокруг него волн. Как я несчастлив, что со мной случилось это! – Это не так; следует сказать: как я счастлив, что живу после того, что со мной случилось, без страдания, нечувствительный к поразившему меня сегодня удару и недоступный страху пред ударом, который может вновь поразить меня.

6. Когда ты чувствуешь, что тебе трудно встать утром, подумай про себя: я пробудился для исполнения обязанностей человека, почему же огорчатся тем, что мне нужно сделать то, для чего я родился, для чего я послан в мир? Разве я родился затем, чтобы удобно лежать под одеялом? – Но это доставляет такое удовольствие. – А разве ты родился для удовольствия, а не для того, чтобы действовать и работать? Разве ты не видишь, что растения, муравьи, пауки, каждый исполняют свои обязанности и все служат мировой гармонии? А ты будешь отказываться исполнять свою обязанность человека, ты не хочешь делать того, что сообразно твоей природе. – Но нужно же отдохнуть. – Ты хочешь отдыхать? Но ведь природа положила предел этой потребности также, как потребности есть и пить. А ты теперь переходишь этот предел, ты идёшь дальше того, что должно бы тебя удовлетворить; а вот в деятельности это не совсем так: ты остаёшься ниже возможного. Ты не любишь сам себя, если не любишь свою природу и её требования. Да, те, которые любят своё дело, сохнут над работой, забывая и пить и есть; а ты на свою природу обращаешь меньше внимания, чем резчик на своё искусство, танцор на танцы, скупец на деньги, а безумный честолюбец на свою славу. Когда они работают, они меньше заботятся об еде или об сне, чем о привлекающем их успехе своего дела. Неужели действия, имеющие целью общественное благо, кажутся тебе менее важными и менее достойными твоих забот?

7. Есть люди, которые, сделав кому-нибудь удовольствие, спешат ему поставить это в счёт. Другие не торопятся так, а смотрят на обязанного, как на должника и всегда помнят об оказанной ими услуге. Наконец третьи, которые, можно сказать, игнорируют то, что они сделали. Эти третьи подобны виноградной лозе, принесшей свой плод и ничего больше не желающей – так как она довольствуется этим. Не следует ли и нам принадлежать к числу этих людей, так сказать, не сознающих, что они делают?

8. Лучший способ отомстить состоит в том, чтобы не быть подобным злым.

9. Человеку свойственно любить даже тех, которые его оскорбляют.

10. Благо разумного существа состоит в человеческом обществе, потому что давно доказано, что мы родились для общества. Не очевидно ли, что низшие существа существуют ради высших, а высшие друг для друга?

11.Через минуту ты будешь только прахом, скелетом, именем – нет, даже не именем. Что такое имя, как не звук или эхо? То, что мы ценим в жизни есть пустота, тлен, ничтожество: это кусающиеся собаки, дерущиеся, плачущие и смеющиеся дети? А вера, стыд. Справедливость и истина для Олимпа оставили эту обширную землю. Что же удерживает тебя здесь?

12. Одни существа спешат жить, другие исчезнуть: из всего появляющегося, что-нибудь немедленно исчезает. Такие изменения непрерывно возрождают мир, как непрерывное течение времени вечно возобновляет бесконечную непрерывность веков. Может ли человек, увлекаемый этим потоком, ценить преходящее, на котором ничего нельзя построить? Это было бы всё равно, что полюбить пролетающего мимо воробья – птичка через минуту исчезнет из наших глаз.

13. Всё связанно друг с другом священными узами; нет ничего, что не имело бы отношения к чему-нибудь. Все существа соотносительны друг другу, все способствуют гармонии мира; существует один мир, всё охватывающий, один бог во всём пребывающий, одно вещество, один закон, один разум, общий всем существам, одарённым разумом, наконец, одна истина и одно состояние совершенства для всех существ одного вида, участвующих в одном общем разуме.

14. Познай себя; в тебе источник добра. Источник неиссякаемый, если только ты будешь всегда искать его.

15. Нужно наблюдать движение звёзд, как будто бы мы были уносимы этими движениями. Следует также непрестанно мыслить о превращении элементов, так как подобные мысли очищают душу, запятнанную земной жизнью.

16. Люди убивают, люди проклинают! – Но что же мешает душе твоей оставаться чистой, мудрой, умеренной и справедливой? Если проходящий будет проклинать светлый и чистый источник, этот последний не перестанет давать нам здоровую воду; если в него бросят грязь или навоз, он скоро унесёт их, вымоет, а сам не будет испорченным.

17. Люди созданы друг для друга, – поэтому или исправь их или выноси их такими, какова их суть.

18. Не обращай внимания на проступки другого.

19. Если он погрешил, значит в нём есть зло; а может быть, он и не погрешил.

20. Посмотри, что представляет из себя луч, когда солнечный свет проникает в тёмную комнату через узкое отверстие. Он удлиняется, потом, так сказать, опирается о какое-нибудь твёрдое тело, мешающее его дальнейшему проникновению и составляющее ему преграду – тут, не скользя и не падая, он останавливается. Таким же образом и твоя душа должна разливаться во вне; в ней не должно быть истощения, а только постоянное расширение, не должно быть насилия или падения, когда ей встречаются препятствия; она не должна падать, а остановиться и осветить всё, что может воспринять её свет. Мы лишаем сами себя этого света, если не будем стараться распространить его.

21. Добро и зло для разумного и рождённого для общества существа не в том, что оно испытывает, а в том, что оно делает; точно также добродетель и порок не в страсти, а в действии.

22. Душевное спокойствие при всём, производимом внешней причиной и справедливость в действиях, причина которых ты сам. – Я хочу этим сказать, что всякое желание, всякое действие должны иметь своей целью только общественное благо.

23. О, душа моя, будешь ли ты когда-нибудь доброй, простой и обнажённой, видимой глазу также, как твоя темница – тело? Вкусишь ли ты, наконец, счастье любить людей? будешь ли ты когда-нибудь настолько богата сама собой, чтобы не иметь никакой нужды, никакого сожаления и жить в таком общении с богами и людьми, чтобы никогда не жаловаться на них и не быть ими осуждаемой?

24. Оставаться тем, чем ты был до сих пор, вести эту жизнь, полную волнений и грязи, значит не иметь самосознания, быть рабом жизни, уподобиться тем полуживым, отданным на съедение преступникам, которые, покрытые кровью и ранами, умоляют, чтобы их оставили до завтра, хотя знают, что завтра на том же самом месте они будут отданы в жертву когтям и зубам тех же самых зверей.

25. Паук гордится, поймав муху; один человек гордится тем, что он поймал кролика, другой тем, что поймал в сети рыбу, третий тем, что взял в плен сармата. Но если мы рассмотрим руководящие ими мотивы, не покажутся ли они нам все одинаково разбойниками?

26. О природа, дай мне и возьми у меня всё, что ты хочешь!

27. Земля любит дождь, божественный воздух тоже любит его. Мир любит то, что должно случиться. И я говорю миру: я люблю то, что ты любишь.

28. Люди меня презирают – это их дело. Я же должен остерегаться сделать или сказать что либо, что бы заслуживало презрения.

29. Благоволение непобедимо, если оно искренно, непритворно и неподдельно. Что может сделать тебе самый злой из людей, если ты упорно будешь относиться к нему с кротостью? Если ты будешь мирно увещевать его и в то время, когда он старается сделать тебе зло, будешь без гнева давать ему следующий урок: нет, дитя моё, мы родились для другого, ты делаешь зло не мне, а себе самому?

30. Если в мире царит никем не руководимый хаос, для тебя среди этого волнения достаточно иметь в самом себе руководящего тебя духа. Если поток унесёт тебя, пусть он уносит это тело, это дыхание и всё остальное – он не может унести разума.

31. Свет лампы горит до тех пор, пока она не затухнет и не утрачивает своего блеска; неужели пребывающие в тебе истина, справедливость и умеренность угаснут раньше тебя?

«Мысли», пер. Пьеррона, Пьер-Алексис

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ ▲

Плотин ▲

Плотин родился в Ликополе в верхнем Египте в начале 3 века после Р. Хр. Двадцати восьми лет он прибыл в Александрию. Когда кто—то указал ему на школу Аммония, тогда ещё малоизвестную, он воскликнул: «этого то я и искал». В тридцати девятилетнем возрасте для того, чтобы изучить философию персов и индийцев, он поступил в войско, которое император Гордиан повёл в Персию. С трудом избежав гибели в этом несчастном походе, он поселился в Риме, где в течении многих лет преподавал свою философию; там он и умер в очень преклонном возрасте. Он передал своим ученикам не только свои учения, но и силу и нравственную возвышенность своей души. Сочинения Плотина сохранились. Его ученик Порфирий собрал их и разделил на шесть частей, в каждой из которых по девять книг. Потому то он и дал им название «Эннеады».

Прекрасное ▲

I. Чувственная красота. Природа и её свойства ▲

Красота есть нечто с первого взгляда чувственное; душа признаёт её близкой и симпатичной своей собственной природе и она воспринимает и ассимилирует её. Встречая, наоборот, безобразный предмет, она отступает от него, отвергает и отталкивает его, как чуждый и антипатичный её природе. И это потому, что душа, будучи таковой, какова она есть, т. е. по своей природе высшей всех других существ, всякий раз, когда видит предмет родственный ей по природе или даже имеющий только следы такого родства, радуется, увлекается, приближает этот предмет к своей собственной природе и сознаёт себя саму и свою сущность. Какое же подобие существует между чувственной красотой и красотой разумной? Потому что нельзя не признать существования такого подобия. Каким образом чувственные предметы могут быть прекрасными также, как и разумные объекты? Это потому, что чувственные объекты участвуют в форме.

До тех пор, пока объект, бесформенный, но могущий по своей природе получить разумную или чувственную форму, остаётся без формы и без разума, он безобразен. То, что вполне чуждо всякого божественного разума, абсолютно безобразно. Присоединяясь к веществу, разум координирует различные части, которые должны составить целое, соединяет их и при посредстве их гармонии производит нечто единое. Когда объект достигает единства, в нём пребывает красота и она сообщается как частям, так и целому. Поэтому она проявляется и в целом здании и в одном камне, и в произведениях искусства и в произведениях природы; таким образом тела делаются прекрасными, – благодаря их участию в разуме.

«Эннеады» — пер. Буллье, т 1.

II. Мы судим о чувственной красоте по сравнению с духовной ▲

Каким образом телесное может иметь какую-нибудь связь с тем, что выше тела? Каким образом, например, архитектор может находить находящееся пред его глазами здание прекрасным, сравнивая его с идеей этого здания? Не потому ли, что внешний предмет есть ничто иное, как внутренняя форма¹, несомненно разделённая в вещественной пространственности, но всегда единая, хотя и проявляющаяся во множественности?

Таким же образом благородный человек, замечая в каком-нибудь юноше свойства добродетели, приятно поражается этим, потому что он находит его гармонирующим с типом добродетели, который заключается в нём самом. Таким же образом красота цвета, хотя и простая по своей форме, подчиняет своей власти вещественный мрак, благодаря присутствию света, который есть бестелесное, разум, форма. Поэтому также огонь по красоте выше других тел, ибо по отношению к другим элементам он играет роль формы, он занимает самую возвышенную сферу; он самое утончённое из тел, так как более других приближается к бестелесным существам; кроме того не будучи проницаем для других тел, он сам проникает всюду; он даёт телам теплоту, не охлаждаясь сам; по самой своей природе он обладает цветом и сообщает его другим; он блестит и сияет, потому что он есть форма. Тело, в котором он не господствует, бесцветно и поэтому не прекрасно. Наконец, по той же причине скрытая гармония звуков производит чувственную гармонию, даёт душе идею о красоте, указывая ей на красоту в другом порядке явлений.

Вот что мы можем сказать о чувственной красоте, которая, нисходя на вещество, как образ или как тень, украшает его и этим вызывает наше удивление.

¹) Т.е. внутренняя идея или тип, осуществляемый в душе

III. Нравственная красота ▲

Оставим теперь чувства в их низшей сфере и возвысимся до созерцания красоты высшего порядка, не воспринимаемой чувствами, но видимой и отмечаемой душой без помощи органов.

Совершенно также, как нам было бы невозможно говорить о чувственной красоте, если бы мы никогда не видали её и не признавали за красоту, если бы мы были подобны людям слепым от рождения, мы не были бы в состоянии ничего знать о красоте искусства, науки и других вещей того же рода, если бы мы уже раньше не обладали этого рода красотой; мы бы не могли судить о блеске добродетели, если бы мы уже раньше не созерцали лика Справедливости и Умеренности, перед светом которых бледнеют дневное и ночное светила. Следует созерцать эту красоту при посредстве той способности, которой обладает для этого наша душа; тогда при виде такой красоты мы испытаем более удовольствия, удивления и восторга, чем при виде чувственной красоты, потому что тогда мы воспринимаем истинную красоту.

При созерцании прекрасного мы испытываем удивление, сладкий восторг, желание, любовь, увлечение, смешанное с наслаждением. Таковы чувства, которые должна испытывать и действительно испытывает почти всякая душа, но в особенности душа любящая – таким же образом в присутствии прекрасного тела не все люди одинаково бывают взволнованы, хотя и все его видят; наиболее живо чувствуют его красоту те, которых мы называем влюблёнными.

Что же испытывают те люди, которые влюблены в красоту бестелесную? Что чувствуете вы при виде благородных действий, добрых нравов, привычек умеренности и вообще при виде добродетельных действий и чувств, при виде того, что составляет красоту души? Что чувствуете вы при созерцании вашей духовной красоты? Что вызывает ваши увлечения, ваш энтузиазм? Отчего вы желаете тогда соединиться с самим собой, сосредоточиться, отделяя самого себя от вашего тела? Именно это и испытывают истинно любящие. Каков же объект, вызывающий такие эмоции? Это не фигура, не цвет, не величина – это невидимая душа, обладающая невидимой мудростью, душа, в которой сияет блеск всех добродетелей; когда мы открываем в себе или созерцаем в других величие характера, справедливость сердца, чистую умеренность, храбрость с величественной фигурой, достоинство и стыдливость с твёрдыми, непоколебимыми и спокойными движениями и в особенности подобный богу и блестящий ярким светом разум, когда мы чувствуем удивление и любовь к этим объектам, то по какой причине мы называем их прекрасными? Они существуют, они проявляют себя и тот, кто видит их, не может не сказать, что они реальные существа. А что такое реальные существа? – Они прекрасны.

Там же

IV. Благо – высший принцип красоты и любви ▲

Но разум этим ещё не удовлетворяется; он спрашивает себя: почему эти истинные существа дают душе, которая обладает ими, способность возбуждать любовь, откуда исходит тот ореол света, который, так сказать, увенчивает все добродетели?

Потому нам нужно возвыситься к благу, к которому стремится всякая душа. Кто видел это благо, тот знает, что я должен сказать о нём и какова его красота. Действительно, благо желательно само по себе, оно есть цель наших желаний. Для достижения его надо возвыситься в высшую сферу вернуться туда и сбросить одеяние, надетое нами, когда мы снизошли на землю, подобно людям, которые в мистериях, допускаемые в само святилище, очищаются, снимают с себя одежды и входят туда обнажёнными¹.

Таким же образом поднимается и душа в своём восходящем движении к богу; возвысившись над всем, что чуждо ей, она остаётся одна сама с собой во всей своей простоте, во всей своей чистоте и созерцает Того, от Которого всё зависит, к Которому всё стремится, от Которого всё получило своё существование, мысль и жизнь – ибо Он есть начало бытия, жизни и мысли.

Какое увлечение любви должен испытывать тот, кто созерцает Его, с какой страстностью он должен желать соединиться с Ним, какой восторг должен охватить его! Тот, кто ещё не созерцал Его, желает Его, как блага; тот же, кто созерцал Его, удивляется Ему, как высшей красоте, охватывается изумлением и вместе с тем наслаждением, чувствует восторг, в котором нет ничего страдальческого, любит истинной любовью с несравненной страстностью, отвергает всякую другую любовь и презирает то, что он раньше называл красотой.

Что же должен испытывать тот, который созерцает само Прекрасное, чистое Прекрасное, которое в силу своей чистоты бесплотно и бестелесно, вне земли и неба! Действительно, эти последние суть случайные и сложные объекты; они не суть принципы, а происходят от высшего принципа. Если можно созерцать Того, кто даёт всем существам их совершенства, оставаясь Сам неподвижным, ничего же не получая от них, если можно успокоится на Его созерцании и наслаждаться Им, сделавшись Ему подобным, то какую другую красоту можно пожелать созерцать? Он есть высшая красота, первая красота и делает прекрасными всех, кто Его любит, так что и они сами делаются достойными любви. Такова великая, высшая цель души; к этой цели она должна направить все свои усилия, если не хочет лишиться этого возвышенного созерцания, наслаждение которым даёт блаженство, лишение которого есть величайшее из несчастий. Несчастлив не тот, кто не обладает ни прекрасными цветами, ни прекрасным телом, ни могуществом, ни господством, ни царством, а тот, кто лишён обладания красотой, обладанием, за которое следует отдать все царства, власть над всей землёй, морем, даже небом, если, только, оставив и презрев всё это, можно достигнуть лицезрения красоты.

¹) Желающие быть посвящёнными в Элевсинские таинства подвергались различным степеням искуса: первый из которых было очищение . . . Они снимали с себя одежду; как это свидетельствуют греческие вазы, на которых они изображаются голыми

V. Каким образом достигнуть созерцания высшего блага ▲

Что нужно сделать для достижения созерцания этой несказанной красоты, которая, как божество в мистериях, скрыта в святилище и не показывается, чтобы не быть замеченной профанами? Пусть тот, кто обладает силой, идёт в это святилище, проникнет туда, закрывая глаза на всё земное, не оглядываясь на тела, прелести которых чаровали его раньше. Если он видит телесную красоту, пусть он не стремится к ней, но зная, что она есть только образ, призрак, тень Высшего принципа, пусть он бежит от неё для того, чтобы достигнуть той красоты, отражением которой служит красота телесная. Тот, кто будет преследовать эти пустые призраки, принимая их за действительность, будет обладать только образом, столь же преходящим, как отражённая форма, движущаяся в воде. Он будет подобен тому безумцу, который, желая схватить этот образ, сам исчезнет, увлекаемый потоками¹; тот, кто захотел бы обнять телесную красоту, не отрываться от неё, низвергает не своё тело, а свою душу в мрачную бездну, от которой разум приходит в ужас; он осуждает себя на полную слепоту и увидит на этом свете, как в аду, только лживые тени.

Действительно, мы можем воскликнуть: бежим в наше дорогое отечество!² Но как бежать, как вырваться? – спрашивает у себя Улисс в аллегории, изображающий его пытающимся убежать от магической власти Цирцеи или Калипсо, при чём не наслаждение глаз, ни наслаждение окружавших его телесных красот не могли удержать его в этих очаровательных местах. Наше отечество – это та сфера, с которой мы низошли на землю; там пребывает наш отец. Как возвратиться туда, какими средствами перенестись туда? Этого нельзя сделать при посредстве ног – они могут только переносить нас с одного места земли на другое. Этого нельзя сделать при посредстве колесницы или корабля. Нечего и думать о таких ничтожных средствах. Закроем же телесные глаза и откроем глаза духа для того, чтобы пробудить в нас другое зрение, которым обладают все, а пользуются очень немногие.

Каким же образом можно воспользоваться этим внутренним зрением? Нужно прежде всего сделать орган зрения аналогичным и подобным тому объекту, который он должен созерцать³. Глаз никогда не мог бы созерцать солнца, если бы раньше он не получил его форму⁴, точно также душа не может созерцать красоту, если не сделается сама прекрасной. Всякий человек для того, чтобы достигнуть созерцания прекрасного и божественного, должен сам сделаться прекрасным и божественным.

¹) Намёк на басню о Нарциссе;

²) См. Гомера – Илиаду? кн. X.; Одиссею книга XX

³) Платоновская теория зрения. См. «Тимей»;

⁴) См. Платона – «Республику» кн. VI)

1. Бог ▲

Бог в некотором роде углубляется в саму глубину себя Самого, возлюбив Себя Самого, возлюбив составляющий Его чистый свет, будучи Сам тем, что Он любит, т. е. осуществляя Самого Себя.

Акт, каким Он создался, есть акт абсолютный, ибо этот акт Бога не производит другого бытия; Он не производит ничего другого, кроме Самого Себя; Он есть всецело Сам. Тут нет двойственности, а единство; нужно рассматривать акт бога, как Его сущность.

Зачем глаз видел бы свет, если бы он сам был светом? Точно также зачем сознание, размышление о Себе Тому, который пребывает всегда нераздельно в Себе и с Собой? Правило: познай себя самого, т. е. размышляй о себе самом, не применимо к Единому¹; Единому незачем познавать себя и созерцать Себя. Он обладает более, чем познанием, более, чем созерцанием.

В самом деле, нельзя предположить, что так как Единый не мыслит Себя, то он пребывает в неведении. Неведение предполагает отношение; оно состоит в том, что один объект не знает другого. Но Единый, будучи одним, не может ни познавать, ни не знать; пребывая Сам с Собой, Он не нуждается в познании себя.

Он обладает вечной супра – интеллекцией (всезнанием). Он обладает простой интуицией о Себе Самом по отношению к Себе Самому; но так как в этой интуиции о нём Самом нет никаких различений, никакой пространственности, то, чем иным может она быть, как не Им Самим?

¹) Так называл бога Парменид, Платон и Неоплатоники

«Энеиды», VI, VII, XVIII, IX

2. О создании мира ▲

Бог не нуждается в том, что Он создал: ибо Он дал созданному всё то, что в Нём есть; кроме того, Он не имеет надобности создавать; Он остался таким, каким Он был и раньше; ничто не изменилось бы для Него, если бы Он не создавал. Если бы было возможно, чтобы что-нибудь другое получило бытие, Он не отказал бы ему в этом бытии. . .

Мы видим, что всё, достигающее совершенства, не может бесплодно покоиться само в себе, но порождает и создаёт. Не только существа, способные к выбору, но и существа, лишённые размышления и души, передают, насколько это возможно для них, то, что в них есть, другим существам: так, например, огонь передаёт теплоту, а снег холод, соки растений стремятся сообщить свои свойства. Всё в природе подражает первому принципу, порождая, для того чтобы достигнуть вечности и проявить свою доброту. Каким же образом Тот, кто всесовершенен, кто есть высшее благо, остался бы замкнут сам в себе, как будто чувство зависти помешало Ему сообщить миру часть Его самого; или как будто Он был бессилен – Он, который составляет силу всего!

Каким образом Он был бы иначе принципом, началом? Стало быть, было необходимо, чтобы Он порождал и чтобы порождённое Им в свою очередь тоже порождало.

Там же XIII

3. Прозопопея мира доказывает существование божественного провидения ▲

Так как рассматриваемое нами создание есть весь мир, то если мы внимательным ухом разума прислушаемся к голосу этого мира, мы без сомнения услышим следующее:

Меня создал бог, из рук Его я вышел совершенным, заключающим в недрах своих все осуществлённые существа, полным и довлеющим сам в себе, не нуждающимся ни в чём, так как всё соединено во мне: растения, животные, целая природа порождённых существ. . . Все существа, которых я заключаю в себе, стремятся к благу и все достигают его, каждый по своим силам. Действительно, на благе держатся всё небо, вся моя душа, боги, обитающие в различных моих частях, все животные, все растения, все те существа, которые кажутся неодушевлёнными. Одни из этих существ кажется, участвуют только в бытии, другие в жизни, третьи в чувствительности, четвёртые в разуме, а некоторые во всех жизненных силах.

Там же III, 11

4. Каким образом душа видит бога ▲

Мы не отделены от Единого, мы не далеки от Него. . . Мы дышим в Едином, в Нём мы существуем.

Мы не должны беспокойно искать божественного света, а покойно ждать, когда он появится перед нами и приготовиться к его созерцанию, также как глаз устремлённый на горизонт, ожидает поднимающегося над морем солнца. Тогда как бы поднимаемые потоком разума и увлекаемые растущей волной, мы внезапно видим его с её вершины.

Но разум созерцает свет разума не вне себя. Он подобен скорее глазу, который, не обращая внимания на внешний и чуждый ему свет, внезапно поражается своим собственным светом, лучом, исходящим из него самого и светящим ему среди мрака. . . Даже слово видение (зрение), кажется, не подходит к этому случаю – это скорее упрощение себя, отречение от себя, желание соприкосновения, полный покой, — одним словом, желание слиться с тем, что созерцают в святилище.

5. Экстаз ▲

Душа видит бога только тогда, когда исчезает пребывающий в ней разум; или вернее сказать, его видит её первобытный разум. Разум обладает двумя способностями: посредством первой, настоящей способности мышления он видит то, что в нём; посредством второй, он замечает то, что выше его, при помощи некоторого рода интуиции и перпеции (восприятия).

Тогда двойственности больше нет – и бог и душа составляют единое; тогда невозможно отличить душу от бога, настолько она наслаждается Его присутствием; здесь на земле интимности подобного союза подражают любящие и любимые, стремясь слиться в единое существо. В таком состоянии душа не чувствует своего тела, она не чувствует, живёт ли она, человек она или что либо иное; думать об этом значило бы пасть, и душа в таком состоянии не имеет ни времени, ни желания заниматься этим; когда после своих исканий бога она находится в Его присутствии, тогда она устремляется к Нему и созерцает Его вместо того, чтобы созерцать себя саму; те, которые не вкусили подобного блаженства, могут до некоторой степени судить о Нём по земной любви, по радости, испытываемой человеком, любящим и получающим то, что Он любит. Но такая смертная и обманчивая любовь имеет своим объектом только призраки; настоящим образом мы любим не эти чувственные явления, не они – то благо, к которому мы стремимся. Только там, над нами находится предмет любви, только с Ним мы можем соединиться и отождествляться, потому что только Он не отделяется от нашей души телесной оболочкой. . . Такова жизнь богов, такова также и жизнь божественных и блаженных людей: отречение от всего земного, презрение к земным наслаждениям, бегство души к богу, Которого она созерцает наедине.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ ▲

Христианская философия ▲

Св. Августин ▲

Св. Августин родился близ Гиппона в 354 г., а умер в 430 г. Отец его был язычником, а мать, св. Моника, христианкой. После девяти лет рассеянной жизни Августин познакомился в Милане с св. Амвросием и его проповеди побудили его отказаться от манихейства. Он крестился на тридцать втором году от роду и через некоторое время сделался священником, а позже епископом Гиппонским. Главнейшие его сочинения: Исповедь; Град божий и Трактат о милости и свободной воле.

I. Чудеса памяти ▲

В громадной сокровищнице моей памяти появляются передо мной небо, земля, море и все впечатления, какие я получил от них, кроме тех, которые я забыл. Там я нахожу сам себя во времени, в месте и при обстоятельствах известного действия и чувства, вызвавшего это действие. Там пребывают все откровения опыта и свидетельства чувств; из этих остатков прошлого я создаю ткань ежедневного опыта и свидетельства чувств, будущих событий и ожиданий; из всего этого я создаю настоящее, о котором размышляю, и я говорю сам себе, рассматривая эту сокровищницу моего разума, полную стольких образов: я, сделаю то или это! О, если бы случилось то или другое! Дай бог или не дай бог! Я говорю так и образы интересующих меня предметов исходят из сокровищницы моей памяти и при их отсутствии мне было бы невозможно говорить о них.

Сколь велико это могущество памяти, это великое, непроницаемое и бесконечное святилище! Кто может исследовать его? И это сила моего духа, свойство моей природы и я сам не понимаю всего того, что я есть. Стало быть, дух слишком ничтожен, чтобы уразуметь [понять] сам себя. Куда же изливается то, чего он не может вместить в себе – изливается ли это во вне или в него самого? И откуда такой недостаток вместимости духа?

Я чувствую себя смущённым от удивления и страха. А люди дивятся горным вершинам, водным потокам, морским волнам, бурям океана и движению звёзд – и на этом останавливаются! Они не удивляются тому, что в ту минуту, когда я говорю обо всём этом, я не вижу этого непосредственно своими глазами и что я не был бы способен говорить об этом, если бы всё это – и горы, и волны, и потоки, и звёзды, и океаны – не представляло внутренней моей памяти той беспредельности, к которой устремляются мои взоры.

«Исповедь», VI, VIII

II. Не измеримость времени и измерение его мыслью ▲

Что такое время? Я знаю это если никто меня об этом не спрашивает; но я не знаю этого, если захочу ответить на этот вопрос. И тем не менее я смело отвечаю, что если бы ничто не происходило, не было бы прошлого; что если бы ничего не происходило вновь, не было бы будущего; если бы ничего не было, не было бы и настоящего. Но что такое прошлое и будущее, если прошлого уже нет, а будущее ещё не наступило? Если бы настоящее всегда было настоящим, не улетая в прошлое, оно не было бы временем; оно было бы вечностью. Стало быть, если настоящее для того, чтобы быть временем, должно уйти в прошедшее, как мы можем утверждать, что вещь существует, – что может быть только при том условии, что она в эту минуту уже не существует? И можно ли действительно утверждать, что время существует, иначе как при условии, что оно стремиться к несуществованию? Пребывающий голос неизмерим. Можно ли измерить его силу, его сходство или отличие от другого? А когда он перестаёт звучать, он перестаёт существовать. Как же его измерить? И однако время измеряется.

Стих: Deus ereator omnium состоит из восьми слогов, коротких и долгих и я измеряю долгие посредством коротких. Но эти звуки раздаются одни после других и если короткий слог предшествует долгому, каким образом удержать короткий, чтобы измерить им долгий, так как долгий появляется только тогда, когда короткий исчез? А кроме того, я измеряю долгий не в то время, когда он произносится, так как нельзя измерить его раньше, чем он окончен, а конец его есть исчезновение. Что же я измеряю? И действительно ли мера есть короткий слог? Где тот короткий слог, который измеряет и где долгий, который измеряется? Они оба прошли, исчезли, улетели в пространство. И однако я их измеряю и смело отвечаю на основании свидетельства своих чувств, что первый простой, а второй двойной, чего я не мог бы утверждать, если бы они не прошли и не закончились. Стало быть, я измеряю не их, так как их уже нет, а нечто остающееся глубоко запечатлённым в моей памяти.

Я измеряю время в духе своём. Пусть не смущают тебя вопросы: каким образом? Пусть не смущают тебя твои впечатления! Я в себе самом измеряю впечатление, оставляемое преходящей реальностью, впечатление, переживающее эту преходящую реальность. Остаётся одно это впечатление и его я измеряю, а не сами предметы, порождающие его. Его я измеряю, когда измеряю время; стало быть, время есть ничто иное, как такое впечатление или оно неизмеримо для меня.

Там же VI, XI

III. Единое благо ▲

Соединяю ли я или разделяю, я стремлюсь и хочу единства. Я разделяю для того, чтобы иметь чистое единство; а соединяю для того, чтобы иметь полное единство.

Абстрагируйте то или другое частное благо и созерцайте само Благо, если это возможно и тогда вы будете созерцать бога, который благ не ради другого блага, но есть Благо всего, что есть благо. Мы не могли бы утверждать, что одно лучше другого, если бы понятие о благе самом по себе не было запечатлено в душах наших и именно на основании этого понятия мы и составляем наше суждение о лучшем и худшем. Поэтому нужно любить бога, любить не то или другое благо, а самого бога. Нужно искать для души блага, вокруг которого она не колебалась бы, так сказать, мыслью, а к которому она привязывалась любовью. Это благо не далеко от нас; в нём мы живём, движемся и пребываем.

«De ordin. I. De Frinitate», VIII, 3

IV. Провидение и оптимизм. Зло ▲

В природе нет ничего дурного; зло есть только лишение добра; но во всём земном и во всём небесном, и в видимом и в невидимом, одни вещи лучше других и от такого неравенства между ними зависит и само их существование. Для злой воли нет деятельной причины. Эта причина не положительна, не деятельна, а отрицательная, deficiente (недостатки), ибо злая воля не есть действие, а отсутствие или недостаток действия¹. Снизойти со ступени высшего бытия к ступени бытия низшего значит иметь злую волю. Для такого падения не следует искать деятельной причины, также как не следует стараться видеть мрак или слышать молчание. Если кто спросит у меня, знаю ли я неведение, я отвечу ему, что знать его нельзя. Я знаю только, что природа бога не подлежит падению, но что ему подлежит природа, вышедшая из небытия, и притом чем более совершенно бытие таких существ, чем более они делают добра, тем более действия их положительны и имеют положительные и деятельные причины: наоборот, когда они подвергаются падению и вследствие этого делают зло, их действия становится ничтожными и имеют причины отрицательные. Я знаю кроме того, что злая воля присутствует в человеке только потому, что он этого хочет и что поэтому справедливо наказывать падение, ибо оно добровольно.

¹) Таково происхождение знаменитого правила схоластики, часто цитируемого и одобряемого Лебницем в его «Опыте теодицеи»: «Malum causam habet non efficientem, sed deficientem» — Дурной разум не обладает действенностью, но проницательностью.

ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ 2

ОтГульнев Денис

От Гульнев Денис

Похожая запись

ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ 1

ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ 3

ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ 4

Добавить комментарий Отменить ответ

You missed

ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ 1

ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ 2

ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ 3

ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ 4